— Я хочу поговорить, Генри, но пока не поняла, что хочу сказать, — Агата говорит осторожно, подбирая слова.
Губы сами разъезжаются в понимающей улыбке. Да, это именно те слова, что наиболее емко описывают сложившуюся ситуацию, он и сам не знает, что сейчас ей хочет сказать. Объяснить, что ему не нравится её реакция на слова Миллера? Но ведь сам же визировал, что оставит их общение без своего вмешательства. И уже нарушил это свое слово. Пару раз. Вообще, он не должен бы знать о её эмоциях, будь их отношения хоть капельку равными. И так-то будто подглядывает в её внутренний мир, странно даже, что её это до сих пор не напрягло. Кажется, сейчас жизненно необходимо сменить тему, тем более он и сам хотел дать себе время на подумать.
— Ты не читаешь? — Генрих замечает, что Агата вынула его папки из коробки, но так до сих пор и не открыла.
— Честно говоря, не знаю что с этим делать, — девушка облегченно улыбается, ей действительно не просто было касаться болезненной темы случившегося вчера.
— Не хочешь знать, что я творил? — у Генриха даже голос садится от неожиданного приступа паники. Черт возьми, он и сам не хочет, чтобы она знала. Ничего. Особенно самого первого страшного греха, им совершенного. Он не хочет видеть в её глазах страх. Что угодно — пусть даже обиду, злость, но не страх.
— Дело не в том, что не хочу, — Агата рассеянно водит пальцами по белым картонным обложкам пальцев, — так-то — надо бы. Чтобы лучше понимать тебя, выделить, что подталкивает тебя к греху, чтобы оценивать твою опасность трезво. Мне кажется, этого понимания очень не хватает.
Не очень радостные слова — если она сможет оценить его опасность, то уже вряд ли их близость когда-нибудь станет возможной. Сейчас между ними пролегла трещина. После того как она поймет — разверзнется пропасть.
— Но тогда в чем дело, милая? — последнее слово срывается с языка неосторожно, неосмотрительно, и Агата даже слегка вздрагивает из-за него, но кажется, решает его ему простить. Хороший знак. Если она не противится его вниманию — значит, не все потеряно. Вопрос только в том, только ли его вниманию она не противится. Или для Миллера все же сделано исключение?
— Дело в том, что я вроде бы отдавала себе отчет, когда за тебя молилась, что молюсь я не за кого-нибудь, но за Исчадие Ада, — Агата хмурится, произнося это. По-прежнему взвешивает каждое слово, прежде чем сказать его.
— Мне кажется, знание может мне навредить, — договаривает она, спустя пару секунд, — я перестану думать о тебе непредвзято.
— Непредвзятость — это важно… — ему и в самом деле так кажется. Хотя говоря это он все-таки в первую очередь хочет скрыть от неё свою сущность.