Вместо этого она вздернула подбородок, повернулась и вышла. Оставив его наедине с его дурацкой грушей.
Гава Шестая
Грейс сидела, скрестив ноги, на полу посреди одной из пустых комнат наверху, уставившись на холст, прислоненный к стене перед ней. Комната, вероятно, предназначалась под спальню, но поскольку в ней не было мебели, она превратилась в импровизированную студию.
Она была большой, белой и очень голой, но от полного аскетизма ее спасала верхняя часть огромного витражного окна, которое располагалось в центре гостиной этажом ниже.
Свет проникал сквозь витражи, бросая цветные блики на чистый лист холста. Сверху также были световые люки, пропускавшие больше света, хоть он был не таким теплым, как в красных и золотых витражах. Это был обычный зимний серый, жесткий, тусклый свет, который обычно означал, что в ближайшее время собирается пойти снег.
Она нахмурилась, глядя на холст и вертя в руках кисть. Кисть, которой она еще не пользовалась, главным образом потому, что понятия не имела, что будет рисовать. Как и последние пару месяцев.
Она волновалась. Картина перед ней должна была связать коллекцию воедино, поэтому она хотела, чтобы она была особенной. Она хотела, чтобы эта картина была сильной и мощной. И воплощала собой надежду.
На самом деле, теперь, когда она подумала об этом, это могло стать проблемой. Она просто не чувствовала никакой надежды. Или вдохновения. Или даже творческого настроя.
Она чувствовала тревогу, злость и страх.
Это было безумием, особенно в этом месте, которое было полно света и красок, глубокой тишины и покоя. Но чувство, которое она испытала, когда впервые переступила порог, потребность взять кисть и создать что-то красивое, исчезло и не хотело возвращаться.
Никаких сюрпризов.
Ну, нет, не совсем. Было немного трудно иметь творческий настрой, когда кучка страшных мужиков охотилась за тобой, фактически держа тебя в плену. Конечно, ее камера была прекрасна, но все же это была камера. Она все еще не могла выйти на улицу, посмотреть, сможет ли найти вдохновение в городе, который пульсировал жизнью за стенами квартиры.
Лукас также запретил ей общаться с друзьями и родственниками, поэтому она была полностью изолирована. Семейная часть ее не волновала, не сейчас, когда бабушка с дедушкой умерли, и она не разговаривала с матерью с тех пор, как рассказала Грейс о смерти отца два года назад. Даже когда Гриффин умер.
О, она понимала, почему должна оставаться без связи с внешним миром, но это приводило ее в бешенство, потому что она была бы не прочь связаться со своими друзьями. Лукас разрешал ей переписываться по электронной почте, но только в том случае, если письма сначала отправлялись ему, чтобы он мог переслать их каким-то сложным способом, скрывающим ее IP-адрес. Или что-то такое.