Все вместе соединилось в такое невозможное, что даже сейчас щеки у меня вспыхнули от одних воспоминаний. Я быстро опустила глаза в тарелку, чтобы никто не понял, почему Антон на меня смотрит. Но мысли не отпускали.
Как я извивалась под ним и просила еще, еще, не понимая, где и как мне надо это еще, и неприятное вдруг обернулось дразнящим, и когда он ускорился, уже причиняя боль, запротестовала, но пальцы ускорились тоже и вошли внутрь, и все, чем я была — растворилось в горячем жгучем удовольствии, немыслимом, невероятном, всепоглощающем…
Я долго тогда не могла двинуться с места, настолько ошеломляющим был оргазм.
Таким невыносимо горячим, что опалял меня даже сейчас, и я сжала бедра, потому что между ног у меня стало тяжело и влажно.
Подняла глаза и тут же натолкнулась на острый взгляд Антона — его расширенные зрачки, едва поднятые уголки губ, судорожно сжатые на вилке пальцы — вряд ли он думал о том дне, когда мы делали шоколадные сердечки и неправильно темперировали шоколад.
Я провела рукой по лицу, уверенная, что если сейчас на меня посмотрит кто-нибудь еще, то все сразу поймет.
Тихонько встала, вроде бы направляясь в туалет, но на полпути заметила выход на пустой балкон, который был не видел из гостиной, и свернула туда. На улице было совсем не жарко, и прохлада окатила меня исцеляющим спокойствием.
Я глотала воздух, словно вынырнула из глубины, и дышала так громко, что не услышала легких шагов.
…и когда мне на талию легли горячие руки, прикипевшие своим жаром к жару моего тела, и Антон развернул меня к себе с ехидным:
— Тебе не жарко, дорогая?
…я обвила его шею руками и поцеловала его сама, отдавая весь разгоревшийся во мне огонь — губы к губам.
Поцелуй
Теперь я целовала его, а не он меня. Я брала все, что мне нужно. Весь огонь, всю влагу, всю тяжесть, всех бабочек в животе. Полностью, без остатка, столько, сколько мне нужно.
Выплескивала все желание, что родилось во мне от этих воспоминаний.
Хорошо, что нас не было видно из комнаты, где все собрались.
Мои пальцы зарылись в его волосы, я стояла на цыпочках, вся натянутая как лук, нацеленный в солнце. Мое солнце. Давно не мое солнце.
Горечь, которая рождалась от этих мыслей, только прибавляла сложности вкусу этого поцелуя. Я уже взрослая, я научилась любить не только сладкое, но еще и острое, и горькое.
Гладила его по плечам, проводила ладонью по колючей щеке, нежно и не очень нежно — как получалось.
Не могла напиться им, не могла утолить себя.
На секундочку оторвалась, чтобы спросить:
— Натка это жена?
— Невеста… — растерянно.