Толстой объяснял, что богом сделали Христа люди — он же, «когда действовал, не был не только важен, но даже незаметен». Маленький нищий человек из народа стоял против правителя порабощенной страны. «Пропасть их разделяет»: какое тут столкновение презрений — тут борьба миров.
Понять это способен был тот, для кого истина дороже христианства, кому не застилает глаза Евангелие. А Ге, который не расстается с Евангелием, пусть себе ставит ссылки возле названия каждой картины — он всю жизнь читал Евангелие по-своему.
Когда, замышляя картину, отправился в Киев, он встречался там, по обыкновению, с молодыми художниками, студентами, курсистками, — и в ужас пришел от того, что «хорошие молодые люди… идут ради искусства на эту полную лжи жизнь». Он в ужас пришел от жизни, где все так построено, что «хочешь не хочешь, а отдавайся лжи» — и «выхода в этом омуте нет». Вот откуда начинал Ге читать евангельский стих «Иоанн, XVIII, 38».
Того, кто почувствует в картине Ге ее внутренний, уходящий от предания смысл, конечно же, перестанет занимать, похож или не похож Христос. Взгляд остановится и на Пилате. Встревожит мысль об отношениях этих двух людей. Ге не зря отмел композицию, найденную в «Анне Карениной» художником Михайловым, — изгнал с холста и прислужников Пилата и Иоанна. Все собрано, очищено от лишнего, подчеркнуто — как некогда в «Петре и Алексее», — лишь эти двое лицом к лицу, лишь они все решают.
Сохранился карандашный набросок головы Пилата. На рисунке он худощав, лицо острее, ироничнее. На рисунке он больше воин. Пилат на картине приобрел черты отупения, важности и самодовольной снисходительности. Он знает, что есть власть, богатство, слава, есть высшие, которым он служит, и низшие, чья жизнь и смерть зависят от него, но он знает также, что истины нет. Пилат на картине совсем не воин — правитель.
Сохранился карандашный набросок руки Пилата. На рисунке пальцы согнуты, рука не так решительна, она вопросительнее, в ней словно бы раздумья больше. Рука на картине полностью раскрыта, и — как ни понимай этот жест — одно ясно: нет истины. Пилат подносит к лицу Христа пустую ладонь.
Толстой называет Пилата «важным римским чиновником» и «добродушным губернатором». Губернатор он, возможно, и впрямь добродушный, не грозный и не жестокий, но «важный римский чиновник» — не более. Правитель. Человек «другого мира».
Ге в картине подчеркивает этот «другой мир» Пилата. Нищий, умирающий во имя убеждений, и правитель, убежденный, что убеждений нет.
Обновление человека, борьба за новую нравственность начиналась столкновением, разоблачением нравственности существующей. Какую бы цель Толстой-художник перед собой ни ставил, он от этого разоблачения никогда не ушел. Этим и силен. Едва он брался за перо, «непротивление» отказывалось ему служить.