— Мы сюда посланы, чтобы делать дело, мямлить некогда, нужно спешить, чтобы побольше сделать.
Ни в какую минуту, даже самую страшную, даже в минуту собственной кончины, уже не может уложиться для этого нового Ге вся жизнь. Потому что жизнь смертью не кончается. Ге постиг, что Будущее у него впереди.
Вот он и всматривается в Будущее — старик, чем-то подобный античным старцам и дедам с хутора Плиски, одновременно мудрец и дитя, «гениальный старый ребенок», как назвал его Толстой. Всматривается тревожно и уверенно, ласково и строго, пристально и со светлой надеждой всматривается — что-то будет?..
Я люблю людей, верю, что они хорошие, и никакие промахи меня не излечат. Я лучше человека ничего не знаю и буду всегда верить: все, что моя радость, мое счастье, мое знание, — все от людей…
Н. Н. Ге
Десять лет и одно мгновение
Старые часы пробили двенадцать раз.
Наступил тысяча восемьсот девяносто четвертый год.
В доме никого не было.
Николай Николаевич надел поверх вязаной фуфайки поношенный темно-красный халат, прошел в мастерскую.
В мастерской было холодно. Прямо над головой, в верхнем окне, висел месяц. Лунный свет, голубовато-белый, как разбавленное молоко, струился в комнату, длинным прямоугольником растекся на полу. Николай Николаевич задрал голову: в морозном густо-синем небе месяц сиял ясно и радостно. Должно быть, и нынче какой-нибудь франтоватый черт, пролетая сквозь трубу Солохиной хаты, зацепился ладункой и упустил обратно на небо украденный месяц. Николай Николаевич вспомнил Гоголя и засмеялся.
Ему было весело. Он не знал, что с первым ударом старых часов начался последний год его жизни. Впрочем, знай он это, ему, наверно, все равно было бы весело: сегодня, хотя нет, уже вчера, он закончил картину, которая десять лет жила в нем, не давала покоя, — и получилась сильнее, чем он сам ожидал.
Николай Николаевич зажег лампу «молнию», недавно приобретенную. Лампа загорелась ярко и тотчас вытеснила из мастерской призрачный свет месяца. Николай Николаевич хотел было затопить железную печку, но под руками — ни полена дров; он запахнул поплотнее халат, снял с гвоздя старую летнюю фуражку — прикрыть лысину — и уселся в кресло смотреть свою картину.
Картина была «Распятие».
Ге приступил к ней еще в 1883 году. Но тогда картина не была, видно, «сочинена», «устроена». По-настоящему Ге за нее взялся в следующем году, в 1884-м, сразу после портрета Толстого. В письме Анны Петровны к невестке от 20 февраля читаем: «Он затеял превосходную картину и пишет ее день и ночь буквально»