Минут через пятнадцать чувство взгляда прошло, я вернулась на свое место и поняла, что хочу писАть. Свой первый дневник я завела еще в четырнадцать в половиной лет, но как только научилась ему доверять, его украли. Леся, одноклассница, стащила тетрадь и потом доказывала, что не брала. Как я могу писать здесь о том, что волнует, если блондинки могут сделать то же самое.
Я попыталась проанализировать мысленно, что со мной происходит, но стало только хуже. Легкое желание записать впечатления переросло в тяжесть, а потом вдруг выбило почву из-под ног. Я поняла, что не только не знаю, где нахожусь, с кем нахожусь, но тем более не знаю, кто я такая.
Дневник всегда помогал, он расставлял все по полкам, приносил облегчение. Я опустила руки за матрас, чтобы почувствовать его физически. Ощутить опору и получить доказательства, что я хотя бы существую и нахожусь здесь. А в этот момент кто-то прошел.
Машинально подняв глаза, я столкнулась с взглядом Громова. Это была не случайность, он САМ посмотрел на меня. Но, боже, что отражалось у меня на лице? Явно, небезбрежное счастье. Ну, и что… Зато он понял, обычные девочки так не смотрят.
* * *
В классе, если ты дочь классного руководителя, не можешь быть обычной. Однажды мама пришла из школы и заявила:
— Я его породила, я его и убью! Хватит уже думать о Паше! Я с ним поговорила.
У меня засосало под ложечкой.
— Я оставила его после уроков, — продолжила она. — И сказала, что заметила, как он на тебя смотрит. И это замечаю не только я, но и другие. Девчонки в подъезде уже написали: «Паша плюс ты равно любовь».
Сказать? Силину? Такое? Но я смотрела на нее спокойно.
— Я попросила его, — продолжила мама, — чтобы он прекратил, а то скоро пойдут слухи. У тебя будет только один друг! Компьютер! Так я Паше и сказала.
Мама в эмоциональном возбуждении не всегда понимала, что несет. Какой компьютер? Какой «один друг»? Но возражать ей в таком состоянии бесполезно, она вряд ли могла услышать аргументы.
— Как тебе повезло, что я такая… — произнесла я молча.
— О, у тебя даже взгляд изменился! — отреагировала она. — Наивность пропала. Даже что-то философское появилось!
Мама гордилась своим поступком, считая, что избавляет меня от наивности.
Я хмыкнула. Но затем стерла неприязнь и вышла. Весь мой вид говорил, что я не возражаю против ее действий. А что было бы, если возражала? Окажи сопротивление, и разговор затянулся бы еще на полчаса. «А ты не влюблена?» «Точно?» «Он же пустота полная»
* * *
Громов с симпатичным другом прошел еще раз. При этом девчонки замолкли и напряглись. Они смотрели на второго, на смазливого друга Громова, причем все втроем.