— А что ты пишешь? — спросил Антон.
— Дневник, — ответила несколько удивленно, и в голову не могло прийти, что Антон может спросить об этом.
— И о чем же ты пишешь?
Я улыбнулась. Вообще-то, писала о нем. Как подсела вчера, спросила, не помнит ли.
— О чем думаю, о том и пишу! — засмеялась.
Антон больше не приставал. Они с Герой залезли на верхние полки и начали о чем-то болтать. Но писать я уже не могла, внутри проснулась тревога, что и этот дневник будет однажды украден. Я перевернула страницу и замалевала имя Громова, если эти записи будут прочитаны, хотя бы о нем никто не догадается. Спрятала дневник, подсела к окну и стала слушать парней.
Они говорили о чем-то своем, о каких-то кассетах или приборах. А за окном темно, фонари и такие… характерные вокзальные звуки.
— Почему ты такая грустная? — вдруг спросил меня Антон.
Грустная? Я удивилась.
— Не знаю, никто же не развлекает! — постаралась придать себе веселость.
— Теперь мы с Жорой будем тебя развлекать!
Я воодушевилась.
Первые пять минут они еще обращались ко мне, что-то спрашивали, но потом снова чем-то увлеклись и забыли. Антон, умно рассуждая, объяснял что-то Гере, а тот смотрел на него с уважением и чуть ли не всем телом впитывал информацию. Почему-то я почувствовала недостаток под названием «женский пол». «Сколько бы ты чего-то ни изучала, ты всегда будешь глупее мужчин». А ведь я все прошлое лето потратила на компьютеры, и знала о них все от программного обеспечения до «железа».
Я перестала улыбаться и делать вид, что мне интересно. Конечно, они не обязаны меня развлекать, но и я не обязана изображать радость.
— Что-то ты опять невеселая, — заметил Антон.
— Ага, — отозвалась просто, даже не улыбнувшись.
Антон слез с полки:
— Пусть тебя пока Жорик развлекает, — распорядился он и вышел.
Я тут же залезла на место Антона, высунула голову в окно и почувствовала волнение. Если с парнями невозможно разговаривать, то их хотя бы можно чувствовать! Нельзя отрицать тот факт, что Гере я нравлюсь. Интересно, с чего он опять начнет разговор.
Мне хотелось чего-то волнующего, чего-то берущего за душу, хотелось каких-нибудь признаний, от которых бы сердце останавливалось…
Но Гера сказал какую-то ерунду.
— Это не то! — вздохнула я про себя и принялась слушать, что ни к Гере, ни ко мне и вообще ни к кому из этого поезда не относится. Он рассказывал о своей собаке, причем бывшей, которую нужно было выгуливать утром и вечером. Я смирилась, что узнаю все неважные факты из его жизни.
— Никогда не заводи собаку, если живешь в высотном доме! — Гера еще успел мне дать совет.