Все собрались, и Владимир Николаевич стал объяснять порядки.
— В нашем лагере три корпуса. Сейчас мы живем в третьем, но через день нас переведут в первый, нужно только немного потерпеть. Сейчас в нашем корпусе сломаны туалеты, они есть на улице, совсем рядом. Около лагеря есть залив, вы, наверное, его уже видели, но купаться там запрещено. Там камни, можно поскользнуться и разбить голову. На море мы будем ходить организованно. Без сопровождения взрослых территорию лагеря покидать нельзя.
Без сопровождения взрослых? Антон и Рома вообще-то уже студенты.
— Если кому-то нужно на рынок, на почту или в обменный пункт, то пойдем туда организованно, всем отрядом. Занятия будут проводиться в тихий час. Один день физика, другой математика. Никого заставлять не будем, но остальным в это время обязательно находиться в корпусе.
— И что, даже на лавочке нельзя? — недовольно спросил кто-то из девчонок.
— И даже на лавочке нельзя.
Дальше я не слушала. Купаться в заливе, выходить за территорию — для меня это что-то из области фантастики. Правила я не нарушала.
— В одиннадцать отбой! После отбоя нахождение вне корпуса запрещено.
Запрещено, запрещено, запрещено! Пребывание в лагере уже не казалось таким радужным. Время расписано до минуты, всё на виду, всё с отрядом. Никакого личного времени! Какие тут мальчики?
* * *
Если в моем девятом классе на двадцать одну девчонку было хотя бы семь парней, в десятом стало еще хуже.
— У нас не два мальчика, а полтора, — говорили новые одноклассницы.
— Как это?
— Один — 0,6, другой — 0,9. Один слишком мелкий, другой уродливый.
Многие парни, в том числе и Паша, ушли в училище. Только в начале осени я видела Пашу в школе. Он стоял у окна и ощущал себя гостем. Не было в нем больше ни цинизма, ни самоуверенности.
Я не собиралась к нему подходить, наоборот, старалась прошмыгнуть по вестибюлю как можно быстрее и незаметней, но раз… и столкнулась прямо с ним. От неожиданности мы взглянули друг на друга, его лицо отразило испуг, а что мое, не поняла. Я тут же отвела глаза, сделала вид, что ищу кого-то другого. И… всё.
Паша изменился, стал спокойным и печальным. Весь следующий урок у меня щемило в груди:
— Отчего? — спрашивала себя. — Разве у него не всё хорошо?
У него была девушка, но доходили слухи, что это не его выбор. Она наезжала на любую, которая приближалась к нему ближе, чем на метр, и грозилась избить даже его, если он решит ее бросить. Не сама, с помощью друзей. Слухи. Но по внешнему виду Паши, по его обреченности, в них я начинала верить.
Но не от этого щемило в груди. Внутри у него что-то сломалось. Да так, что в жизни больше не осталось радости. Печаль пронизывала все его движения, печаль настолько огромная, что становилось понятно: она в нем ДАВНО. И какого бы мнения я ни была о его уме и характере, душа у него была! И ей было больно.