Он, конечно же, не волновался, когда она оказалась голой под ним после того, что он рассказал ей о ее отце. О ее картинах.
Она понятия не имела, как он догадался, что именно страх удерживает ее от написания картины. Она и сама не понимала, что происходит. Но как только он произнес эти слова, правда проскользнула сквозь нее, как кубик льда, холодный, неожиданный и очень нежеланный.
Она не хотела признавать этого, не хотела отрицать то, что и так знала, что она не похожа на отца. Она знала это. Но взгляд голубых глаз Лукаса, острый, как скальпель, вскрыл ее, открыв ему всю ее душу. И для себя тоже. Правду, которую она пыталась скрыть с тех пор, как встретила его.
Что она такая же эгоистка, как и ее отец. Что ее искусство для нее важнее, чем отношения, и что это она виновата в том, что ее брак был дерьмовым. Что она причиняет боль людям, о которых должна была заботиться, так же, как ее отец причинил боль ей и ее матери.
Она не знала, что Лукас сделает с этим знанием, может быть, причинит ей боль, потому что именно это сделал бы ее отец. Но он этого не сделал. Вместо этого он доказал, что она ошибалась, когда объясняла ему процесс рисования, и она думала, что он не понял. Оказалось, он все прекрасно понял.
«…Ты позволяешь своим чувствам указывать тебе, куда идти, и, судя по тому, что я видел на картинах наверху, это не эгоистично и не подло. Ничего разрушительного или мелочного. Ты творишь, Грейси. Ты не разрушаешь.»
Она никогда не смотрела на это под таким углом. Никогда не рассматривала ее картины как что-то хорошее. Что-то позитивное. Не тогда, когда в течение многих лет ее искусство всегда ассоциировалось с деструктивными настроениями ее отца или его презрением, его отсутствием одобрения и ее собственным гневом.
Это заставляло ее чувствовать себя хорошо в своем творчестве. Как будто Лукас каким-то образом показал ей, как освободиться от всех этих плохих ассоциаций, всех этих плохих чувств. Плохие ассоциации, о которых она даже не подозревала до сих пор.
Ее ладонь зудела, готовая схватиться за кисть. Но она не хотела двигаться. Ей захотелось постоять и понаблюдать за Лукасом, потому что он был такой красивый, полуголый, разговаривал по телефону и был такой… холодный.
И эта мысль заставила ее задуматься. И она поняла, что уже несколько дней не слышала той ледяной нотки в его голосе. Конечно, последние пару дней не было ничего, кроме страсти между ними. Но не сейчас.
С кем он разговаривал?
Она затаила дыхание, прислушиваясь.
— Мне все равно, — говорил Лукас, и каждое слово было как сосулька. — Дай слово, что оставишь женщину в покое. Она не имеет к этому никакого отношения… У меня есть деньги. Ты знаешь, кто я, ты знаешь, что я могу заплатить, — он стоял неподвижно, как статуя. — Это не имеет значения. Тебе нужны деньги или нет?