— Ты не веришь мне? Ты не думаешь, что я был так чертовски сильно влюблён в тебя, что ты могла бы с лёгкостью обвести меня вокруг своего маленького пальчика?
Был.
Был.
Был…
— Это не важно! — я взмахиваю руками, сопротивляясь подступившим к уголкам глаз слезам. — Я приняла решение, думая, что оно было лучшим на тот момент. Стало ли оно ошибкой? Да, чёрт возьми, да, стало. Я должна была рассказать тебе. Ты заслуживал знать о ней с самого начала.
— Чертовски верно, я должен был знать! — он отступает от меня, сжимая кулаки. — Она и моя дочь. Я должен был присутствовать на её днях рождения, в самый первый и каждый последующий проклятый день.
— Ты был! — кричу я, позволяя слезам упасть. Они стекают по щекам, обжигая кожу и затуманивая взор, пока голубая рубашка и коричневые волосы не становятся одним размытым пятном. — Я не рассказывала тебе о ней, но никогда не скрывала тебя от неё. Она всегда знала о тебе. Всегда, Кон!
— Что? — его голос надламывается.
— Каждый концерт, который ты отыграл, — все девяносто шесть — она видела. Я находила записи и показывала ей. Она знает каждую твою песню. Она не засыпает, пока я не включу ей нашу песню: ту, которую ты написал и записал для меня. Это её колыбельная. Каждый раз, когда на телевидении показывают твой клип, она танцует с самой широкой улыбкой на лице, — я тыкаю в него пальцем, — твоя фотография стоит перед её кроватью! Ты первое и последнее, что видит Мила каждый проклятый день! Я убедилась в этом. Я убедилась, чтобы она всегда знала, кто её папочка. Всегда.
Я провожу пальцем под глазами и моргаю, проясняя зрение. Он выглядит ошеломлённым — полностью ошеломлённым.
— Почему? Почему ты рассказала ей обо мне, когда отказывалась рассказать мне?
— Потому что я никогда не планировала скрывать её от тебя вечно. Я всегда собиралась рассказать тебе о ней, когда наступит правильное время. Но проблема в том, что оно никак не наступало. Не было подходящего момента, чтобы что-то рассказать тебе, потому что, возможно, это не волновало тебя.
Он смотрит на небо. Отдалённый звук волн, разбивающихся о песок, заполняет тишину между нами.
Коннер медленно опускает глаза вниз и встречает мой пристальный взгляд. Его влажные глаза сияют от непролитых слёз, и это причиняет мне боль. Как нож в спину или удар в живот, это выворачивает, разрывая меня на кусочки. Это проклятая близость убивает меня.
— Она часть тебя. Часть меня. Как я мог не волноваться?
У меня подкашиваются ноги, и я опускаюсь на песок. Прижав колени к груди, роняю на них голову. Я эгоистична, невероятно эгоистична, но не могу больше смотреть на него. Не могу смотреть ему в глаза и видеть всё, что мне так ненавистно, не важно, насколько я это заслуживаю.