В глазах и на лице старца медленно, но недвусмысленно проявился ужас.
— Кто ты? — пролепетали бледно-фиолетовые губы Калхаса, провидец протянул чуть подрагивающую руку в сторону Ромашкина.
Студент понял этот жест по-своему. Он приблизился к старцу и энергично пожал ладонь.
— Меня зовут Ап... — Парень не договорил, ведь стоило только ему коснуться Калхаса, как тот потерял сознание и рухнул на ковры, которыми была устелена земля.
Выпустив обмякшую холодную кисть, Аполлон дал Калхасу упасть и застыл в растерянности. Происходящее казалось ему вязким бестолковым сном, в котором пахнет перебродившим соком, буйствуют полуголые мужики, а крепкие на вид дедки валятся от рукопожатия.
Греческие здоровяки, таращившиеся на эту сцену, опять заговорили нестройным хором, отчаянно жестикулируя и вращая пылкими очами. Аякс опасливо ткнул ногой тело провидца. Одиссей припал к груди старца, ничего не услышал, гаркнул, чтобы все заткнулись.
— Дышит, и сердце работает ровно! — изрёк он, когда установилась тишина.
— Ладно. — Агамемнон потёр виски, наверное, возбуждая течение дум. — Хорошо. Кто ты, чужанин, и что ты сделал с Калхасом?
Орда культуристов-маломерок уставилась на Ромашкина.
— Как бы вам объяснить... — пролопотал студент.
— Коротко и ясно, — посоветовал, угрожающе разминая шею, царь Микен. — Назовись хотя бы!
— Аполлон, — брякнул парень и тут же понял, что сделал ошибку.
Грянул оглушительный хохот. Греки ржали долго, вытирая слёзы, колотя друг друга по спинам и показывая на Ромашкина пальцами. Первым отдышался Одиссей.
— Скажи, Аполлон...
И опять началась форменная истерика, правда, быстротечнее первой. Хитромудрый царь Итаки сделал вторую попытку:
— Скажи нам, Аполлон, где твои лук и стрелы? Где кифара? Где твои златые кудри?
Темноволосый короткостриженый студент, тощий и странно одетый, с черепком в руке, действительно слабо напоминал солнечного Феба — бога-стрелка, бога-музыканта.
«А ведь они меня того... Пришибут. Типа, за враньё», — решил парень и стал выкручиваться:
— Вы не дослушали. Я хочу сказать: Аполлон знает, как меня зовут. Я не помню. Ни имени, ни как здесь очутился.
В знак искренности Ромашкин прижал ладонь к груди. Вышло неестественно, как в провинциальном ТЮЗе, но атлеты прониклись и озадачились.
— Агамемнон, ты вождь над нами, — пророкотал Аякс, тряся бородой. — Сто Зевесовых перунов мне... — Он скосился на лежащего Калхаса. — в амфору! Это же какой-то плохой человек, наказанный богами!
— Ты не прав, сын Оилея, — возразил Агамемнон. — С каких пор боги в наказание зашвыривают повинных в наш стан?