Аполлон затравленно огляделся. Кругом ахейцы, ждущие зрелища.
— Приплыл, гладиатор фигов, — прошептал парень, не к месту поминая римского воина-раба.
Ему на голову нахлобучили неудобный шлем, сунули в руки копьё да щит и стукнули по плечу.
— Удачи, чужанин.
— Эй, правила хоть объясните! — спохватился Ромашкин, но в рёве толпы никто его не услышал.
Они стояли друг против друга в трёх десятках шагов. Долговязый по местным меркам Аполлон в тесных и неудобных доспехах, сработанных не на него. Диомед, чьи бычьи глаза были люты, а шрам на лбу стал лиловым и, казалось, светился. Царь Аргоса выглядел форменным маньяком. Он резко вскинул копьё и, сделав короткий шаг, запустил его в Аполлона. Парень безнадёжно прозевал момент броска и слишком поздно стал уклоняться, затем попробовал подставить щит... В несколько мгновений, пока летело копьё, мысленно заметался, толком ничего не предпринял и словил мощнейший удар в грудь.
Боевой остроконечный снаряд пробил медную пластину и глубоко вошёл в тело Аполлона. Диомед был действительно на зависть мощным бойцом. Удар сбил студента с ног, уже в падении парень почувствовал острейшую боль в груди, потом ударился спиной и затылком оземь.
«Как, и это — всё?! — Аполлон отказывался верить в такой невозможный конец. — А как же мама?..»
Это была последняя мысль ромашкинского «я», тонущего в холодной тьме полного попадакиса.
Он не услышал, как в едином порыве ахейцы выдохнули разочарованным эхом:
— Как, и это — всё?!
VII
Если долго мучиться,
что-нибудь получится.
Леонид Дербенёв
Стоило Ленке Афиногеновой заснуть, как её тут же растолкали служанки.
— Утро доброе, почтенная пифия, пора вставать.
Девушка прислушалась к ноющему телу. Лёгкая лихорадка: голова болит, кости ломит, спать охота ужасно, лицо горит, глаза пощипывает. Да ещё и знобит.
«Это нервы, — решила студентка. — Чересчур много для одной меня... Глюки эти, Феб с неба свалившийся. Как бы вовсе с катушечек не спрыгнуть».
Ни к чему так скоро не привыкла дочь бывших советских, а ныне российских интеллигентов Елена Афиногенова, как к служанкам. Ей, безусловно, было стыдно, что за ней ухаживают храмовые рабыни. Это претило нашему укладу, напрягало, ведь когда тебя одевают, ты себе не принадлежишь. Словно кукла какая. Но постепенно практические плюсы одержали верх над этическими минусами, и пифия принимала хлопоты служанок как должное.
Вот и сейчас она позволила им облачить себя в хитон, отвести в купальню. Утреннее омовение слегка улучшило самочувствие пифии, и она решила, что выдержит сегодняшнюю пытку «гороскопами». Предстояло полдня вдохновенно врать, только где ж его взять, это вдохновение, если в голове треск, а в теле слабость?