Плащ с двойной подкладкой (из старых тетрадей) (Кекова) - страница 2

На губы спящего Сократа приносят пчелы сладкий мед.
В краях, где Бога узрит инок, где сын встречается с отцом,
топя забвенье в сладких винах, мертвец пирует с мертвецом.
То, что для нас — любовь и память, для них, быть может, — смерть и яд…
Молчаньем время обесславить не так уж трудно, говорят.
Молчит чело, и грудь, и плечи. Ты вечность переходишь вброд,
И смертным медом русской речи испачкан твой, Иосиф, рот.

Ангел бедный

1.
Ангел бедный,
ангел чудный,
лес мелькает изумрудный
за стеклом немытым.
По дороге поезд мчится,
птица Аль в стекло стучится,
словно конь копытом.
В небесах, как соглядатай
месяц прячется рогатый,
злобный, бородатый,
и в пальто, подбитом ватой,
в лес идет купец богатый
и стучит лопатой.
Землю мерзлую копает
так, что к телу прилипает
рваная рубаха.
Говорит он: «Мне обидно,
что в лесу сыром не видно
ни жида, ни ляха».
Ангел чудный,
ангел бледный,
отчего ты плачешь, бедный,
слез не унимаешь?
Ах, кого Господь спасает,
а кого Господь бросает —
ты не понимаешь…
2.
Ангел мой, как ножик скользкий
глаз твоих разрез монгольский!
Тракт проедем Вольский,
полуостров срежем Кольский,
попадем мы в город польский,
в магазин посольский.
В магазине — сыр в корзине.
шляпы, туфли на резине,
молоко в бидоне,
сигареты в мятых пачках,
пыль на плюшевых собачках,
мелочь на ладони.
Что ты купишь — зонт японский
или длинный волос конский?
Горько плачет Анна,
на лошадке скачет Вронский,
и луна, как знак масонский,
в небесах туманна…

* * *

Мы таинственным даром владеем —
И Орфей не спускается в ад.
Но растениям, как лицедеям,
Дан приказ начинать маскарад.
В этом райском преддверии ада
Раздевается кленов толпа,
Ты под льющийся вальс листопада
Повторяешь нехитрые па.
Все невидимым солнцем согрето,
Еле движется рыба в реке,
Мир бредет, как безумная Грета,
С котелком и корзинкой в руке.
А зима ухмыляется нагло,
Приподняв подведенную бровь:
«Воля к власти над словом ослабла
И покинула душу любовь».
И художник с кричащей палитрой,
Тайно любящий краску одну,
Как Орфей, не сумеет молитвой
Усмирить ледяную волну.
Но, небесному пению вторя,
Где-то в жизни и в смерти иной,
Лик блаженства с морщинами горя,
Как светило, взойдет надо мной.

* * *

Смотрю в окно — выходит он,
живущий в нашем околотке,
горбун и ангел, фараон,
гребец на похоронной лодке.
Идет по улице к реке.
Вдали горы дымится кратер.
Как губы в женском молоке,
испачкан белой краской катер.
Понятный, как немой укор,
ты, рыцарь, не привыкший к латам,
прилежно заведя мотор,
поводишь вдруг плечом крылатым.
Тут издает протяжный вой
Анубис, раненный навылет…
А над моею головой
строгают, рубят, режут, пилят.
Любовь, как муха в янтаре,