Покачав головой, она развернулась. И исчезла.
Он остался один.
***
— И сказал Бог, да будет свет, — провозгласил Эйдан, распахивая дверь в кабинет Лукаса. Он широко раскинул руки, но, когда комната осталась все такой же темной, за исключением неяркой лампы на столе, друг пожал плечами: — Похоже, это работает только у Бога.
— Что ты здесь делаешь? — проскрипел Лукас, наливая себе еще один бокал. Третий, четвертый, пятый за это утро? Сегодня он поздно встал.
— Пришел порадоваться вместе с тобой, разумеется, — протянул Эйдан. — Каково это, когда ты, наконец, получаешь все, ради чего пахал, плел интриги и строил планы? Должен сказать, что для человека, который одержал победу, ты не выглядишь, эм, празднично.
Празднично? Он ничего не чувствовал. Триумф, печаль, гнев, счастье. Благодаря безумному объему бурбона, выпитого им за три дня с ухода Сидней, он не чувствовал ничего кроме жжения и онемения от алкоголя.
Но даже спиртное не мог стереть образ ее опустошенного, обвиняющего лица, прежде чем она исчезла. И не имело значения, что это не он сдал ее отца; вина все равно впивалась в него своими острыми как бритвы, хищными зубами.
— Ты придурок, — Эйдан хлопнул руками по столу, заставляя бурбон плескаться в бокале.
— Ты следует быть более конкретным, — посоветовал Лукас, поднимая бокал.
— Ладно, что насчет того, что ты профукал лучшую вещь, когда-либо с тобой случившуюся? Есть такая.
Лукас вздохнул, сделал глоток и откинул голову на спинку кресла.
— Она ушла от меня.
— Что ей и следовало сделать, — прорычал Эйдан. Потом, со вздохом упав в кресло для посетителей, он ущипнул себя за переносицу. В пьяном ступоре Лукас рассказал другу, что случилось в день, когда он, вернувшись домой, обнаружил там Тайлера с Сидней. О ссоре. Об обвинениях. — Ты был просто первоклассным подонком, обвинив ее в измене без каких-либо доказательств. Если и есть женщина, более верная, жертвующая и добрая, чем Сидней, ее надо причислить к лику святых. Она идеально тебе подходила. Если бы ты подпустил ее. Люк, — Эйдан наклонился вперед, ожидая, пока Лукас встретится с ним взглядом, — она любит тебя. Даже слепой мог бы это заметить. А у меня, черт побери, единички на обоих глазах.
Лукас пытался, но не мог заслониться от картинок, бомбардирующих его как пули из пневматического пистолета. Боль в ее глазах. Тихая мольба. Гнев. Любовь? Он потер лоб ребром ладони. Если бы в ней была, хоть капля любви к нему, он бы покончил со своей всепоглощающей жаждой мести.
Ведь она действительно поглотила.
Его детство. Его мировоззрение. Его честность.