Степан был выведен из бюро райкома партии, освобожден от должности секретаря, его «ссылают» на Кавказ: секретарем Окружкома Ставрополя, потом Таганрога, Пятигорска, Ростова-на-Дону. В 34-м — со «строгачом» по нелепому обвинению выгоняют с должности секретаря Новороссийского горкома и вызывают в ЦК. По дороге в Москву его полуживого снимают с поезда с крупозным воспалением легких. Спустя несколько месяцев родные отыскали его на заброшенном полустанке в сельской больнице. Он долго болел. У него другая семья, неопределенные место жительства и род занятий, дед особо «не светился», но повсюду, куда его забрасывала судьба, — устраивал курсы ликбеза и открывал избы-читальни, его возмущало, что в Америке Эйнштейн уже открыл «теорию относительности», а в России две трети населения неграмотные. Единственное, что он возглавил за пять предвоенных лет, — рижский завод «Промутиль», реорганизовав его в трикотажную фабрику. Словом, не было бы счастья, да несчастье помогло. Как заявил мне один Люсин приятель: «Твой дедушка, Марина, был хитрый большевик. Он обвел вокруг пальца Сталина, Берию и Ежова». (А Юрий Никулин, когда я ему показала фотографию Захарова — они были знакомы по дачному поселку в Кратове, — воскликнул: «Степан Степаныч? Твой дед? Это ж мировой был мужик!»)
Жители бывшего дома Нирнзее, переименованного в 4-й дом Моссовета («Чедомос»), еще сушили белье на крыше и выбивали ковры, дети играли в «казаки-разбойники», посещали кружки бальных танцев и лепки, сооружали на крыше автомобиль, выпускали стенгазету, издавали рукописный журнал, публиковали свои первые стихи и рассказы. Они придумали себе утопическую «Республику Чедомос», где шел напряженный поиск диалога с миром. Там царило жизнеутверждающее, космическое, творческое начало, ты не мог, родившись в этом доме, например, не петь в хоре, или, что касается меня — опять же, на крыше, я играла Наф-Нафа в «Трех поросятах».
А они — вот с этих самых лет уже готовы были защищать свою «республику», а заодно и живой, пульсирующий мир, который открывался им с высоты. Мальчишки и девчонки вырезали себе деревянные ружья, по карте следили за войной в Испании, учились стрелять, бегали с противогазом, носилками, осваивали противовоздушную оборону, всем домом вступили в «Осоавиахим», у Люси сохранились значки ГТО, ГСО, ПВО, «ЗАОР» «Ворошиловский стрелок», листочек с азбукой Морзе — предчувствие войны висело в воздухе.
В 37-м вольный дух поднебесной «Республики» сочли подозрительным, что-то пушкинское неискоренимо витало на крыше, недаром здесь любили бывать поэты, даже сам Председатель Земного Шара Хлебников! Детский клуб распустили. Чтобы на крышу не просочился какой-нибудь залетный шпион, закрыли смотровую площадку. Рина Зеленая рассказывала мне: она когда-то в кабаре «Летучая мышь» изо-б — ражала ресторанную певицу и раздобыла себе для этого огромный надувной бюст. Она его надувала, выходила и пела: «В царство свободы дорогу грудью, ах, грудью проложим себе…». Потом сдувала, прятала в карман и бежала выступать в кабаре «Нерыдай».