Переселить, обещали не ранее сентября, а пока приходилось терпеть… И, они стоически терпели и ждали! Даже, когда обнаглевшие крысы стали забегать к ним на пятый этаж. Эльза истошно визжала каждый раз, видя серого грызуна с противным голым хвостом, деловито и невозмутимо заходящего в её «девичью» в поисках чем бы поживиться, но вскоре привыкла, быстро успокаивалась и сама над собой весело подтрунивала: «Я у тебя такая трусиха, папа»!
Человек ко всему, достаточно быстро привыкает…
Эльза, даже сдружилась с соседкой — с цыганкой Андреа, матерью как бы не восьмерых детей и довольно частенько, подолгу об чём-то «об своём — об женском», болтала с ней на дикой смеси немецко-русско-румынского, когда та заходила «помочь» или что-нибудь выпросить… Не наглела правда, так — по мелочи.
Получив искомое, Андреа всегда сердечно благодарила и часто восхищалась: «У вас в Германии — как в раю! Обязательно напишу в нашу деревню — пусть все сюда приезжают».
После таких слов, у Эльзы случалась истерика, а у него прихватывало «мотор»…
* * *
Сейчас Эрнст, посидев часок на скамеечке возле могилы жены, не спеша и через каждые несколько десятков шагов останавливаясь — чтоб отдохнуть и отдышаться, шёл по местному городскому кладбищу — единственное место в их городке, сохранившего хоть какой-то более-менее первоначальный вид — не считая снятых бронзовых табличек на некоторых могилах…
Когда, послышался звонок мобильника и знакомый панический визг дочери по телефону, он сперва подумал: «Опять крыса в гости зашла!» и, даже растянул губы в улыбке — собираясь успокоить свою Эльзу-трусиху, испугавшуюся каких то жалких крыс…
«Папа, они подожгли дом! Папа, Я ГОРЮ!!! Папочка, спаси меня — мне БОЛЬНО!!! ПАПААА…ААА…ИИИ…!!!». Так хорошо знакомый — хотя и, давно забытый, вопль заживо горящего человека… Треск… Тишина…
«Абонент вне зоны доступа».
Так, Эрнст Рубель — во второй раз за жизнь, остался один-одинешенек в этом бесконечно громадном и населённом миллиардами — чужих для него людей, мире.
Правда, ненадолго…
Как будто, чья-то безжалостная рука в железной перчатке — проткнув грудину, схватив, сжала его сердце и выдавила из него кровь — как воду из губки. Выронив мобильник из рук, не в силах вздохнуть или выдохнуть из-за острой боли в, он грузным кулем осел на землю: «Я умираю… Как нелепо… Смерть на кладбище…».
А память, как будто издеваясь напоследок, услужливо подсказывала ему картинку за картинкой — из тех, которые он хотел бы напрочь забыть:
Осень сорок первого года… Дождь, грязь, вши… Старинное русское кладбище на самой окраине Ленинграда… Его танковый взвод поддерживает атаку батальона гренадёр… Чёрный русский «КВ» — только что с завода, ещё не крашенный… Беспомощные взрывы снарядов «окурка» «Pz.IV», на его броне… Удар в башню… Чудовищные фонтаны взрывов снарядов русской корабельной артиллерии… Огромная воронка, с рассыпавшимися в труху истлевшими гробами и костями их содержимого, на дне… Русские рабочие-ополченцы в чёрных ватниках, атакующие как безумные… «УРАААА!!!»… Блеск чёртовых штыков их винтовок… Липкий страх, заглушаемый колотившимся в руках