- Да нет, - просто ответил Ступочкин. - Не было ничего такого. Вроде и общался, и не болел. В классе не обижали, шпана, может, и била, так она всех бьет. И что его презирать, он нормальный был, не дефектный, не глупый. Нет, ничего подобного.
- Тоска, - зевнул обоятельный. - Ну хоть эпизод интересный помните со Смурновым?
- Да он какой-то такой, - растерялся классный дядька. - Без эпизодов он. Хороший он, только без эпизодов.
- Блядь, а в комсомольской работе он себя проявил? - рявкнул неожиданный.
- Да нет, кажется.
- А в октябрятской, мать его?
- Отстаньте от меня, - попросил Ступочкин. - Не проявил он себя в октябрятской работе.
- Вот дурдом, - расстроился главный. - Уведи этого.
- На цепь сажать? - спросил серебристая бляха.
- Да нет, зачем? - удивился тактичный.
- Для профилактики бы, - расстроился бляха...
Подошел к математику, взял за шкирку, встряхнул, приобнял и поволок прочь из светлого зала, предназначенного для скромных и небольших заседаний.
- Конспектируешь? - строго спросил клетчатый подчиненного.
Тот подал голос с левой стороны зеленого полукружья.
- Ну разумеется, - оторвал он нос от чирканных листиков.
- Электроникой надо писать, - сочувственно сказал хитроумный. - С голоса на диск, мудила. А ты чего делаешь?
- Я и так пишу, - гордо ответил левосидящий. - Для большей надежности. Диск может и гикнуться, а листики вот они. Логично, да?
- А в туалет ты логично ходить не пробовал? - усмехнулся коварный. Ты попробуй, для большей надежности. А то гикнешься.
- Мне что, на листиках не писать? - обиделся стенограф.
- Как это не писать, козел? - возмутился грозный. - Пиши на листиках, так надежней. А то и впраду с диском чего недоброе.
- Так значит, я правильно делаю? - не отставал он.
- Конечно, правильно, - подтвердил сердобольный. - На вас, правильных, земля-то и держится. Гикнулась бы она без дураков, что твой диск затраханный...
Тот обиженно просипел, но листики не бросил, продолжал чиркать.
- А вот и новенький, - радостно объявил бляха, вталкивая в зал нестарого паренька.
Походело у Смурнова внутри: столько лет прошло, а он помнил. В деталях помнил, кто бил некрасивым словом или унижал кулаком. Они его, конечно, не помнили, в их жизни было много таких: в те годы каждый день кого-то били в кровь или поминали нелучшим словом. Для них он был эпизодом мелочным, проходным, незначимым. А ему сценка впечаталась круто, на всю видимую впереди жизнь.
Шестнадцатилетний раздолбай не узнал постаревшего Смурнова. Слишком много зим прошло. Да и кто Смурнов, чтобы запоминать его крепко-накрепко?