В этот раз как-то… как-то… все как-то было иначе. И обычно крайне самоуверенные банды буквально подкоркой, на уровне базовых инстинктов, почувствовали, что в этот раз парой сломанных носов дело не обойдется. О нет… грядет что-то другое и куда более серьезное…
И ведь ничего особенного пока не происходило. Но все же…
Банды начали вооружаться. Члены группировок выходили на улицы и занимали позиции в концах их «личных» коридоров. Поодиночке они больше не передвигались. Только втроем или большим числом.
И вот ведь удивительное дело — назревающую беду чувствовали не только бандиты — у полицейских тоже появилось это чувство. Поразительное дело — патрулирующие коридоры или спешащие на вызов полицейские с понимающей тревожностью во взглядах смотрели на бандитов, а тем отвечали им тем же.
Тревога. Чувство густой липкой тревожности расползалось по коридорам «внешнего» сектора, невидимым и неощутимым газом расходясь в стороны, заползая в каждую живую душу.
Вот-вот… вот-вот… еще чуть-чуть…
Где-то в давно заброшенных и абы как законсервированных технических коридорах, там, где не было даже крыс, нуждающихся в воде и еде, в глубокой стенной нише с содранным со стен оборудованием, на грязных тряпках брошенных на каменный пол исходил болезненной дрожью киборг. Над почти наполовину искусственным телом висели оборванные провода — остатки снятого оборудования. Казалось, что киборг и провода соединены в одно целое, что это дрожащее существо больше не индивидуум, а просто часть гигантской городской системы, простая шестеренка, что вот-вот выйдет из строя.
Ниша находилась между ЖилМодом Рамиресом и местом где проживал покойный Гизо Игольщик. На нее Нортис наткнулся случайно, выискивая путь, по которому смогла бы проехать его гусеничная платформа – в то время у него еще не было прекрасных стальных ног. Тогда он не придал находке особого значения, но цепкая память поставила метку. После бессвязных извинений, он с огромным трудом добрел до платформы и повалился на нее. С помощью затылочного гнезда отдал мысленную команду, платформа пришла в действие, неверно двигаясь вперед и часто натыкаясь на препятствия. Следом тащился АКДУ, что позднее перегородил вход в узкую нишу, став надежной баррикадой.
Мокрое от пота тело содрогалось в резких спазмах, протез руки намертво ухватился за выступающую из стены трубу, безжалостно смяв пластик. Голова замотана обрывком комбинезона – Нортис пребывал в бреду, а не во сне, глазные имплантаты не отключились, к его собственным галлюцинациям добавлялись дрожащие картинки потолка и настенных выпотрошенных технологических кожухов. Намотанная в момент прояснения тряпка открывала только губы, что кривились, пытаясь что-то сказать, о чем-то попросить. Перед мысленным взором Вертинского раз за разом повторялась сцена убийства его родителей и маленькой сестренки, крутились хороводом ухмыляющиеся лица преступников. Но одно лицо потухло раз и навсегда. Лицо клятого брата Джорджи что «всего лишь держал ее ноги»… И бесконечный повтор сцены убийства уже не был таким ярким и страшным. Странно, но выжженная в памяти картинка чуть поблекла, потеряла цветовую насыщенность, звуковую надрывность. Все также кричала мать, плакала сестренка и хрипел отец. Но теперь это не воспринималось с дикой болезненностью. А чувство полной беспомощности, неспособности помочь родным, исчезло полностью.