И осталось от всего Третьего Флота четыре авианосца, покалеченных так, что лишь на слом: пока успели валы отключить, много где турбины разнесло. Пар высокого давления вырвался на волю и пожег электронику, расплавил уплотнения. Нет, авианосцы им придется новые строить. Уцелели с десяток судов обеспечения, сколько-то подводных лодок. Патрульные корветы, фрегаты противолодочной охраны — подводных дронов у меня там оказалось всего семьдесят два; ну да и так неплохо получилось.
Жаль только, что без потерь не обошлось. Наверное, можно было извернуться как-то изящнее. Ну там, сверхпрочные арамидные сетки всем на винты намотать, разлить по палубам радиоактивный фосфор, вызвать панику и покидание исправного корабля… Но, во-первых и в-главных, организовывать это все в одно лицо на полутора сотнях кораблей флота, разбросанных по Тихому Океану через добрые сто километров, и уложиться в сутки — кто считает, что легко, пусть сам и пробует. А второе, тоже немаловажное — здешние американцы совсем не пиндосы две тысячи двадцатых годов. Здесь противостояние с СССР еще во всю ширь, и на флоте люди крепкие. Пока хорошо не врежешь, не отвяжутся.
Я вон врезал — и то не отвязались.
Надо бы запись последней беседы двух сенаторов Горшкову послать, в благодарность за письмо-предупреждение. Так сказать, алаверды: от нашего стола вашему столу. Теперь это сложнее, надо мной сразу два спутника висят, большевицкий и буржуйский, в трогательном единении. То есть, на самом деле не висят, я же подвижный объект. А сопровождают. Насколько помню по прошлой жизни, для космонавтики восемьдесят второго года непростая задачка. Но решается высокоэллиптическими орбитами с переменным наклонением…
Беру тяжелую противоспутниковую ракету, сношу буржуйский агрегат. Потом узконаправленная передача на большевицкий аппарат, минут сорок. Успел спутник передать пакеты дальше по цепочке — молодец Губанов, или кто там сейчас главный конструктор вместо Королева. Не успел — обойдется советская разведка без подарков. А потом сношу и большевицкого наблюдателя. Ишь, уставились. Я, может, в плавках загорать буду. Или даже без.
Боже, как я хорош, как сильны мои…
Нет, что-то не идет. Не выговаривается.
Не складываются губы в улыбку!
Я выхожу на правое крыло мостика. Рассвет. Пологие валы как будто песчаные дюны, только не серые, а блестящие. Багровый шар вот-вот оторвется от воды. Молчать невозможно. Все сразу — и все через то самое место.
Я поднимаю голову и начинаю фразу шепотом, до крика голос поднимается сам; почему-то никакого внутреннего протеста не возникает.