— Ну что, Карно, палочку-то еще не догрыз? А то может новую дать?
— Зафем? — вопрос сквозь плотно сжатые зубы прозвучал немного невнятно.
— А затем, что сейчас будет по-настоящему больно. Иначе никак. Если огневица дальше пойдет, то без ноги останешься. А то и вообще жизни лишишься. Впрочем, что я с тобой вожусь. Потом сам спасибо скажешь. Вот тебе палка, толстая, авось не перегрызешь и терпи, бароном станешь.
От кого другого не потерпел бы Карно такого отношения и такого разговора. Кто же из младших так со старшим смеет говорить? Тем более не мужик он деревенский, а воин какой-никакой. Но вот с этим мальчишкой… Чувствовал он себя обязанным перед ним, да и если по уму, то получается, что взял его этот мальчишка в плен, поранив при этом. Кому скажешь — не поверят. Что бы десятилетний пацан взял в плен взрослого мужика, воина, да быть такого не может. Однако вот он, стоит и так гаденько ухмыляется. Да и Истрил смотрит, вот уж перед кем он обязан до самой смерти. Карно вздохнул и взял в рот и в правду толстую палку. Рану пришлось пробивать насквозь. Ну не знал Ольт других способов, не врач он. Так, нахватался на войне. Затем хорошенько вымыл ногу до колена и стал через камышинку, что бы напор был сильнее, набирая полный рот противного спотыкача, промывать уже сквозную рану. Он не был уверен, что такой способ лечения существует на белом свете, но ничего другого придумать не мог. Потом таким же способом промыл кипятком и, не обращая внимания на скрипящего зубами раненого, еще добавил замоченной в спотыкаче тряпочкой, несколько раз протянув ее сквозь рану. Наконец, оставив в ней для дренажа сухую ленточку, скрученную жгутом, перевязал рану и откинулся в сторону.
— Все, будет жить. Тряпку не трогать, грязными руками не лапать, на луну не выть… На, глотни, только не напейся. А я спать.
Вымотался Ольт основательно. Его даже слегка покачивало. Давненько он так не уставал. Сил хватило только подойти к Истрил, поцеловать ее в щечку, что у них уже входило в традицию, доплестись до лежанки Крильта и, наплевав на возможных насекомых, завалиться на вонючие шкуры. Как Истрил укрывала его каким-то одеялом, он уже не видел и даже не почувствовал.
Проснулся не сразу. А вначале, уже почувствовав, что не спит, какое-то время повалялся, медленно, не торопясь выплывая из объятий сна. Думать о чем-то не хотелось совершенно. Такого чувства отдыха и спокойствия он давно уже не испытывал, особенно в последнее время. Сквозь сознание еле пробивался какой-то непонятный бубнеж. Постепенно до него дошло, что это голоса, мужской и женский. Потом появилось осознание, что говорят Карно и Истрил. В основном слышался старательно приглушаемый бас одноглазого, Истрил только немногословно отвечала или спрашивала.