На подлете к Тамцак-Булаку, по местным меркам считавшемуся городом, я увидел с воздуха лишь несколько больших сараев, множество разбросанных по степи юрт и армейских палаток, с отрытыми кое-где щелями. Они группировались кучками, подобно кочевым родам, а вся степь между ними была одним большим летным полем, таким большим, что на нем даже не засыпали воронки от японских бомбежек, а лишь отмечали их флагами. По направлению к одному из таких лагерей, назначение которого легко угадывалось по красным крестам на полотнищах палаток, мы и стали заходить на посадку. Чкалов с ведомым, покачав на прощание крыльями, отвалили в сторону. Легкий толчок. Земля. И мы уже катимся по полю к встречающей делегации в лице двух санитаров с носилками. Я, признаться, ожидал много большего, но как оказалось, никто о моей персоне не был предупрежден. Просто санитарный АИР больше одного лежачего раненого не поднимал и использовался, в основном, для эвакуации сбитых летчиков. Встречали «как обычно», просто увидев садящийся борт. В госпитале, который оказался летным, пленным японцам, тем кому довелось сесть или выброситься с парашютом над советской территорией, была отведена отдельная палатка, охраняемая часовым. От главного врача я получил заверения, что «мой» самурай в ней и останется, если, конечно, выживет после операции. Правда меч у него снова отняли, несмотря на то, что я подтвердил обещание Танаки. От него, может, безобразия и не будет, но другие японцы, чувствующие себя гораздо лучше, никакого доверия не внушали.
Пообедав в столовой, я навел у раненых летунов справки о ближайшем начальстве и выяснил, что недалеко, всего в каких-то пяти километрах, расположен штаб авиагруппы и ее командир, комкор Смушкевич, должен быть там. Если не улетел, по своему обыкновению, в полки. Поскольку я не был здесь никому интересен, никакие строгие особисты по мою душу не явились, я, вооружившись до зубов, так как мой арсенал некому было сдать, потопал пешком в указанном направлении. По пути я пересек лагерь стрелкового полка, получив массу негативных впечатлений. Никто меня на подходе не окликнул и не спросил, какого черта я шляюсь здесь с японским пулеметом. Бойцы и командиры с интересом поглядывали на меня, когда я проходил мимо, рассматривали необычное оружие и драный броник, но ничего не спрашивали и отводили глаза, когда я смотрел на них, видимо, не желая связываться с человеком у которого на воротнике петлицы капитана госбезопасности. Личный состав бездельничал, прячась от солнца в палатках, составив оружие в пирамиды без всякого присмотра. Проходя мимо одной такой, я заметил, что стоящий рядом на сошках РПШ с пристегнутым диском не поставлен на предохранитель и, остановившись, исправил оплошность. Никому до этого не было никакого дела! Взяв в руки первую попавшуюся мосинку я открыл затвор и убедился, что винтовка лет сто не чищена. Что за бардак! Не армия, а лежбище моржей! Закинуть в ствол миномета японскую гранату, чтобы при попытке выстрелить расчет отправился если не на небеса, то надолго в госпиталь, не составило бы мне никакого труда! Впрочем, не лучше дела обстояли и в штабе авиагруппы. Там, на вопрос «Где Смушкевич?» исправно отвечали, не интересуясь кто я, и какого лешего мне от комкора надо. Так и получилось, что застал я ветерана боев в Испании, конечно, не со спущенными штанами, но в рабочей обстановке.