- Дим, давай не сегодня? – перехватываю крадующуюся к груди руку, но Дима будто меня не слышит: подхватывает за талию и, стащив с пуфа, сваливает на кровать.
- Хочу тебя, Юлька, - ложится на меня сверху, так что ребра начинают потрескивать, и впивается в губы поцелуем. Я целую его в ответ, но до конца расслабиться не могу: голова забита мыслями об ужине.
- Дим, я серьезно, - упираюсь ладонями ему в грудь, - твой папа может вернуться и нас услышать.
- Ты такая трусишка, - беспечно смеётся Дима и рывком стаскивает с меня пеньюар, обнажая грудь. - Папа знает, что мы трахаемся. Ты же моя невеста.
От его слов мне ничуть не легче. Даже хуже. Я бы предпочла, чтобы олигарх Молотов думал, что мы с Димой у курсовой готовимся, когда остаёмся наедине, а не предаемся прелестям секса. Так и вижу его ледяной осуждающий взгляд, транслирующий "Айя-яй, шлюха ты Юля, и живёшь в грехе".
- Давай просто спать ляжем, а, Дим? Завтра обоим ко второй паре - папа твой уедет и сексанем.
- Сейчас хочу, - бормочет Дима, целуя мою шею. - Ты такая красивая в этом платье была за ужином. А ещё и, оказывается, старушек защищаешь. Такая отважная у меня... Робин Гудка.
Дима начинает эффектно стаскивать с себя футболку, подражая моделям или, на худой конец, киношному Кристиану Грею, а я, воспользовавшись этой рекламной паузой, принимаю сидячее положение и пытаюсь найти пеньюар. Даже мой жених не может заставить меня заниматься сексом, когда я не хочу.
И вот тут происходит, пожалуй, самое худшее из того, что вообще могло случиться. Дверь без стука распахивается и на пороге возникает отец Димы собственной персоной. Уместно было бы провалиться сквозь дорогие московские земли, но меня будто парализовало. Мой самый страшный кошмар: полуголый Дима, я, сидящая на кровати в одних бессовестных стрингах и смотрящий на нас Молотов - старший. Апокалипсис стыда. Венец моего позора. Ахтунг.
После секундного шока я соображаю, что нужно прикрыться, но фарш назад провернуть нельзя: папа Димы уже увидел меня голой. Видел мои сиськи. Да это просто атас какой то.
Небритая челюсть Молотова сжимается, глаза чернеют от гнева или от чего они у него там чернеют, и он молча захлопывает дверь, да так сильно, что вибрируют стены.
Сердце отбивает барабанную дробь, щеки пылают, а в горле разбухает ком. Что мне делать? Переехать в Сибирь? Сделать пластическую операцию? Написать письмо Крису Хемсворту, чтобы выпросить прибор, стирающий память? Что мне, черт побери, с этим теперь делать?
- Дим, - жалобно пищу, нащупывая злополучную кружевную тряпку. - Я же просила закрывать дверь.