- Мне нужно, чтобы ты это знал, - сказала она. - Я говорила тебе, что ты можешь доверять мне, а потом ...
Ее голос затих. Как ни странно, она не могла заставить себя сказать это прямо.
- Я бы не поступила так с Евгением, - сказала она. − Никогда. Я не мог. И мне не следовало так поступать с тобой.
Она лежала неподвижно, и Беликову показалось, что его поднимает с кровати шум дождя.
- Я ... я говорю тебе это, - сказала она, оставляя их отражения в зеркале и поворачиваясь, чтобы посмотреть прямо на него, - потому что... это будет только грубее. Я хочу, чтобы ты знал. .. что я отдам тебе ту же преданность, что и Евгению. Я готова пойти против своих инстинктов ...
Она все еще смотрела на него, достаточно близко, чтобы он мог дотронуться до ее лица. Он не знал, что сказать. Она только что сказала ему, что была готова рискнуть, позволив людям Гасана его убить, чтобы посмотреть, сможет ли он сойти за Евгения. И почти в тот же миг она поклялась ему в верности, которая вытеснила верность идеям, позволившим ей предать его. Первое откровение было шокирующим; второе казалось опрометчивым в своем обещании.
Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Тишина. А потом капает, как далекий шепот, мир шепота.
−Что, в конце концов, ты хочешь от меня услышать?- спросил он. Странно, но он не был в ярости; он просто не знал, что ответить. Он невольно поверил ей. Он верил в предательство и верил в клятву верности. Ошеломляющая одновременность этих движений смущала его, и она казалась дико неуравновешенной.
Она отпустила колени, отодвинулась от него и встала с кровати. Она постояла немного, повернувшись к нему спиной, а затем села на стул возле тумбочки, широко расставив ноги, засунув руки в юбку, собранную между бедер, и все еще расстегивая платье. Она смотрела в окно, ее профиль в влажном свете казался бледно-голубым.
Город исчез, и похоже вся вселенная, насколько мог вообразить разум, превратилась в капающую тьму.
Сон был невозможен, поэтому Мандрыкин вернулся к тому, что стало для него образом жизни-бродить по улицам города в глухие ночные часы. Когда он смотрел в затемненные окна, его мысли часто погружались в знакомое уныние жалости к себе, а иногда их засасывал раскаленный вихрь ненависти. Несмотря на это, все это привело к одной и той же теме его постоянных размышлений: его ненависти к Гасану Фархадову. Это была язвенная рана, которой никогда не давали зажить.
Он был на полпути через город, когда ему позвонил Кирилл и сообщил, что они подобрали одну из девушек Мурада, и он немедленно приказал водителю ехать в сторону колоний близ международного аэропорта имени Алиева. По дороге ему позвонили еще раз насчет Пинар Озтюрк, и это имя вселило в него надежду. Он знал это имя и знал, какие возможности оно подразумевает.