И что же он увидел, едва войдя в большую кухню? Вокруг работали мужчины и женщины, нарезая овощи и помешивая бульоны, и все дружно делали вид, что не замечают того, что происходит в центре — а там одну из совсем молоденьких служанок разложил прямо на столе какой-то пижон в красном сюртуке, задирая ей юбки до самого лица. Девушка повизгивала, но слишком уж рьяно не отбивалась.
— Что происходит? — Николай вежливо хлопнул пижона по плечу.
Тот подскочил на месте, разворачиваясь в воздухе, а полуспущенные штаны за его маневром не успели и сползли вообще до самых колен. Он довольно быстро взял себя в руки и склонился:
— Черного дня, мой лорд! Прошу простить, мы не ожидали увидеть ваш темный лик здесь, среди нас, недостойных.
— Кто такой? — спросил Коля у Трины.
Но пижон ответил сам, склонившись еще ниже:
— Маркиз Оллен, мой господин! Еще при вашем отце был назначен главным управляющим на кухне.
— Маркизы следят за поварами? — удивился Николай.
— Я очень прогневил вашего отца, — ответил тот шепотом. — Но эта работа мне по душе, если вы сочтете меня достойным ее выполнять.
— Вижу, — сказал Николай, разглядывая девушку, тянущую вниз подол платья, но все еще не убегающую. — А слуг моих зачем портишь, маркиз?
— В каком это смысле порчу? — не понял тот и даже немного приподнялся.
Николаю пришлось поразмыслить. Вероятно, не считаются тут изнасилования на глазах у десятка свидетелей ничем особенно вопиющим. И как таким моралистам объяснить свою скромную точку зрения? Коля выпрямился и посмотрел на негодяя сверху вниз:
— Я зол на тебя, маркиз. За то, что ты когда-то прогневил моего отца, хотя понятия не имею, что ты там натворил. Раз на колу не посидел, значит, ничего непоправимого. Но я все равно зол. Злости во мне, знаешь ли, столько, что плещется и плещется.
Тот, не разгибаясь, сумел вывернуть шею так, чтобы продемонстрировать расширившиеся от ужаса глаза. Коля продолжил, пока тот не начал нижайше умолять о пощаде — тут за всеми такая привычка водилась:
— Я наказываю тебя. Отныне ты не можешь взять ни одну женщину, пока она трижды и на глазах десяти свидетелей разных сословий не заявит, что не против. Все присутствующие обязаны доложить, если маркиз вздумает ослушаться.
— Это… это… — маркиз нервно сглотнул.
— Что, жестоко? — подсказал Николай.
— Это… А как же я буду жить? Ведь похоть не заглушишь… я же через неделю-другую на стены начну лезть…
— А вот придумай что-нибудь. Руки тебе на что? Правильно. Цветы девушкам дарить, может, какая и сподобится принять такие ухаживания.
— Но это… немыслимо! — отважился тот на почти хамский тон.