И вот, наконец, выпал снег. Воспетый поколениями мастеров художественного слова миг откровения, священнодействия - облачения впадающей в целительную спячку матери-земли в белые простыни. Двадцатая зима моей жизни.
Глядя во двор, заляпаный тут и там белыми пятнами, вспоминаю легенду о некой винтовой бабе, которая заглянула на широчный флэт погожим августовским днем, одев шорты и лёгкую маечку. Когда она через недельку вышла из угарного винтового заторча и вынесла себя на подъездное крылечко, она неожиданно для себя обнаружила, что на улице очень холодно и с неба падает снег. Снег... Прошло три месяца.
Вот уже более месяца я обхожусь без винта. Последние сраные помои, не достойные именоваться первитином, которые притаранил мне Олегон, нашли меня 30 октября. С тех пор ни капли. Чудо-варщику было заявлено о том, что я ухожу в ремиссию, а если получится - и вовсе прекращаю свою, в общем-то, пока ещё совсем непродолжительную винтовую практику, и что если он хоть в какой-то степени считает себя моим другом, не стоит меня тревожить предложениями об участии в мутках. То же было сказано А., Игорю, а также Серому, Дэну, Инне и разным прочим участникам нашего элитарного клуба при первом же телефонном контакте.
Спокойствие и душевный комфорт удавалось сохранять лишь в течение первой недели ремиссии. По прошествие же этой недели встроенный в мозг таймер стал тикать о том, что пора бы вмазаться - недельный цикл начал долгую изнурительную борьбу за возвращение себе всей полноты власти надо мной. Поначалу таймер тикал тихонько, ненавязчиво: "а как сейчас было бы неплохо приходнуться, потусовать под винтом... Олег-то со своими присными сейчас наверняка именно этим и заняты... они там варят и втираются... и без тебя ! ". Погрустив, повздыхав, покрепче стиснув зубы, я в конце концов прогонял беса-искусителя на безопасное расстояние. Но он приходил снова и день ото дня был всё настойчивее. Он садился рядом со мной - большой ярко-красного цвета бес-искуситель. Я старался от него убежать, а он только гладил меня ласково по голове, косился куда-то в сторону и тихо мурлыкал...
Воспоминания о приходе теребили мне душу каждый божий день. Я с замиранием сердца, с поганой мелкой дрожью во всех членах вспоминал солнечные летние деньки, низкие пыльные своды подземного перехода на Лубянке, прилавок аптеки, тёплый колодец фурика, всегда такого разного цвета жидкость в инсулиновом винтоносителе, контроль, волны райского океана, бьющиеся мне в грудь, выхлопы, привычную сухость во рту. Хитрый мозг, не желающий отказываться от этого ебанутого кайфа, специально окрашивал все воспоминания о нём в тёплые весёлые тона, тщательно отфильтровывая из памяти всю грязь и боль винтовой жизни - потную матерную суету муток, стрём, отходняки и т.п. прелести.