Расширение нашего винтового микросоциума (особенно женской его части), формирование некого подобия "системы" - всё это давало ощущение роста "многоцветности сада жизни", успокаивающее понимание того, что ты не один такой - что параллельно с тобой этот весьма сомнительный путь проходят такие же начинающие бойцы, как ты, и практически со всеми из них (за исключением прокопчённых жизнью и уже не контролирующих себя более опытных джанкеров Дениса и Сергея) ты можешь посидеть и приятно побеседовать, причём далеко не только на наркотемы. Все ведь как на подбор: каждый второй - литератор, почти каждый первый - живописец. Квазибогемная тусовка поэтов/писателей/художников, которые никогда бы не узнали о художественных потенциях друг друга, если бы не "одна, но пламенная страсть".
В тугом жарком воздухе витал дух какой-то бешеной и саморазрушительной свободы, в нас жила иллюзия, что вот он - тот образ жизни, тот круг общения, та манера проведения бесценного времени, та духовная ниша, которую мы искали всю жизнь, и вот, наконец, нашли. Иллюзия эта владела нами (Олег, А., я) в очень разной степени, и рушиться ей было суждено у всех из нас по-разному и в разное время.
Чем обширнее становился круг специфических знакомых, тем чаще становились варки: когда приспичивало кому-то одному (и этот кто-то мог предложить деньги - хотя бы и не всю необходимую сумму - или же часть компонентов, или банку, или свободную квартиру), то неизбежно по его зову подрывалась вся толпа, общими усилиями наскребая недостающие деньги и улаживая многочисленные организационные аспекты. Постепенно накапливались знания и умения, связи, опыт. Мы теперь знали, где можно достать банку или компоненты, если их нет на Лубянке, знали, где быстрее надыбать бензин, как лучше производить ту или иную операцию в процессе варки. Олег звал меня почти на каждый подобный сейшн, и я уже не способен был сказать "нет". Если у меня ну никак не получалось выкроить время для мутки, то Олег тормозил для меня куб (или то, что удавалось от него оставить; или то, что он считал нужным мне оставить).
За весельем винтовых пиршеств, которые ещё не успели стать лишь будничной бытовой деталью - грязной, стрёмной, но неизбежной - остались мною почти не замечены крушения целого ряда обетов, принципов, которые я намеревался беспрекословно блюсти, начиная свои винтовые изыскания. Эти правила служили в моих глазах некими свидетельствами того, что я - не опустившийся торчок, как все эти люди вокруг меня, а экспериментатор, познающий известное вещество, но не теряющий при этом контроля над своей психикой, отдающий себе отчёт в том, чего можно, а чего нельзя. Все эти правила одно за другим превращались в экспонаты моего весьма обширного "собрания заблуждений".