Конечно, под комбинезоном была надета моя обычная одежда, но он смотрел так, как будто под рабочей одеждой я была голая, сканировал меня с головы до ног.
Раздевалка предназначалась как для мужчин, так и для женщин, так что, находясь здесь, Тони ничего не нарушал. Если верить инструкциям.
Еще до момента, когда я полностью избавилась от комбинезона, он сказал:
— Что ж, приятного обеда. Я ограничен во времени.
Тэйра попрощалась с ним. Я промямлила что-то невразумительное, просто радуясь его уходу.
Говнюк.
***
Уоттс постучал в мою дверь в 17:59.
Я открыла ее.
— Ты не шутил насчет точности.
В одной руке у него был бумажный пакет из гастронома. Вторая была спрятана за спиной. Не только его чувство времени было таким четко идеальным. Он был одет в темно-серые слаксы, белую рубашку на пуговицах. На ногах у него были начищенные до блеска перфорированные туфли. На лице красовалась легкая щетина, а волосы лежали в намеренном беспорядке.
Мне захотелось раздеть его, как только он переступил порог моей квартиры.
Он вошел, наклонился, поцеловал меня и произнес:
— В первую очередь ужин, а потом поиграем в игру.
Я была уверена, что он принесет уже готовую еду. Вместо этого он готовил ужин на моей кухне. Попивая вино, я сидела на барном стуле у кухонного островка и смотрела, как он готовит нашу еду.
— Кое-что из этого уже готово, — сказал он. — Не хотел тратить на ужин слишком много времени.
Он приготовил спагетти с соусом Болоньезе, его любимое итальянское блюдо.
Мы разговаривали, пока он готовил, болтали обо всем, но совсем немного о его кулинарных способностях и блюдах, которые он любил готовить. Он сокрушался, что у него мало свободного времени, чтобы посвятить себя этому занятию.
Я становилась все более голодной с каждой минутой, по мере того, как по моей квартире распространялся запах домашней итальянской еды — говяжий фарш с чесноком, панчеттой и хлебом, который он поставил в духовку.
Все это время я продолжала думать о вероятности того, что он мог быть женат. Может, у него даже были дети. Мне было ненавистно чувство, к которому приводили такие мысли. Не только потому что этому были какие-то доказательства. А больше от того, что бы я испытала, окажись это правдой. Я бы винила себя за падение моих защитных стен. Тогда я бы проявила всевозможные способы неуместного гнева и презрения, но в итоге винила бы только себя. И кто знает, как много времени отняла бы у меня борьба за вытягивание самой себя из этого эмоционального вихря?
Когда блюдо было уже готово, Уоттс сказал:
— Давай садиться за стол.