— Нам нужно поговорить, — сказала я.
— Подожди, я дам тебе что-нибудь, чем можно вытереться.
Я стояла на месте, не желая залить весь пол водой.
Уоттс вернулся с рулоном бумажных полотенец.
— Это все, что у меня здесь есть. Прости.
— Все в порядке. — Я взяла у него рулон и отмотала кусок, начиная вытираться, затем позволила чувствам вырваться наружу. — Я больше не могу соблюдать секретность. Мы узнали друг друга, переспали... это просто слишком. Я не могу вынести этого. — Разочарование и сумбурность отразились на тоне моего голоса. Мне было все равно. Я хотела, чтобы ему было так же больно, как и мне. — Мне нужно знать кое-что.
Его лицо приняло то знакомое выражение, к которому я уже начала привыкать. Глаза сузились, на скулах заиграли желваки, пока он сжимал челюсти.
— Что ты хочешь знать?
— Твой дом, — ответила я, борясь со слезами.
Было таким облегчением снять этот груз со своих плеч, и я была очень рада тому, что пришла сказать это ему в лицо.
— Что с ним?
— Почему ты не позволяешь мне его увидеть? Ты... — мой голос дрогнул.
Уоттс отмотал больше полотенец и передал их мне.
— Я что?
Я взяла полотенца, но не могла смотреть на него, пока заканчивала мысль.
— Там... есть кто-то еще?
Не колеблясь ни секунды, он произнес:
— Ты спрашиваешь меня не о том, о чем хочешь спросить на самом деле.
Я глубоко вдохнула, выпрямляя спину и глядя ему прямо в глаза.
— Ты женат? Или ты живешь с женщиной?
Уоттс посмотрел вниз.
Я немедленно отреагировала, выпаливая все и начав с:
— Я не смогу принять то, что ты собираешься меня бросить. Меня в жизни слишком часто бросали...
И прямо там, в его магазине, все и вылилось, вся история моего детства и все, через что я прошла. Я рассказала ему все о том, как меня переселяли из одной приемной семьи в другую, жестокие вещи, которые я слышала о себе от взрослых, издевательства от других детей, мои изнурительные головные боли и потеря мышечной энергии.
Я утаивала от него эту информацию, но именно ей, в конце концов, хотела с ним поделиться. Не только в качестве движущего фактора в стремлении больше узнать о нем, но также из желания, чтобы он больше узнал обо мне.
Так что он получил короткую и грязную версию истории, рассказанную мной, стоящей там в мокрой одежде и со струящимися по щекам слезами.
Уоттс схватил меня, притягивая к себе и обнимая. Это были те комфорт и теплота, в которых я нуждалась. Какое-то мгновение он держал меня так, сказав:
— Я понятия не имел... Я не знал...
Мое лицо было напротив его шеи, когда я ответила:
— Я понятия не имела об имени, с которым была рождена, но выросла как Джоселин Брил. И поменяла имя на Кэтрин Мери Колб, когда достигла восемнадцатилетия.