Она вздохнула, повозилась немного и снова уснула. До утра было еще далеко.
…Со всех сторон обступает ночь. Сыро, холодно и страшно. Так страшно, что ноги подгибаются, не слушаются. А навстречу тычут свои колючие ветки густые елки. Корни цепляются за ноги. В чахлом свете тонкого месяца почти ничего не видно. В этой темноте через лесную глушь почти ощупью пробираются дети.
— Мы сейчас посидим здесь, передохнем, — говорит Вихорушка, а как рассветет, дорогу домой будем искать. Я на дерево залезу, сверху погляжу, увижу куда идти, и пойдем.
Он старался говорить спокойно и рассудительно, по-взрослому, чтобы успокоить братишку, крепенького малыша с круглыми щечками, широким лбом и большими серыми глазами, обычно озорными и веселыми, а сейчас испуганными и заплаканными. Вихорушка часто бывал в лесу. Все лето то и дело ходил со старшим братом по грибы. Он лес любил и не боялся даже и один побродить, если недалеко от деревни. Только здесь лес был какой-то другой, чужой. Все вокруг было вроде бы то же самое: и сосенки, и осинки, и орешник, и заросли папоротника, и мох под ногами, но не такое, как всегда. Что-то было не так даже днем. Тихо слишком что ли? И нет никого, совсем никого, даже птиц не слышно. Совсем не слышно… Ему снова захотелось сесть прямо на землю, а еще лучше залезть вон туда, под куст, спрятаться, съежиться и сидеть тихонько, чтобы никто не увидел, не услышал. Только нельзя это. Он сейчас сам старший брат. А Горошек — совсем маленький. Ему шесть лет только еще зимой будет, и ему сейчас еще страшнее.
— Ты не плачь, Горошек, мы дорогу найдем. Да нас наверняка давно уже ищут. Всей деревней, поди, ищут. И не только родня, все соседи, наверное, и дядька Мухор тоже. Он у нас лес знает лучше любого лешего. И Неливан-Громада нас ищет. И тетка Олина с бабкой Сарафаной — они всегда вместе ходят. Найдут обязательно. Есть хочешь? Ну что же ты молчишь-то все время? Ну — говори… У нас еще два пирога осталось, из тех, что мы тетушке несли, да орехов опять насобираем, как вчера, а попить — вон ручей течет. Да не молчи ты!.. Ладно, ладно, молчи. Не реви только.
В предрассветных сумерках под черными лапами ели младший брат прижался к Вихорке. Тот копался в котомке, изо всех сил стараясь не расплакаться. А рядом, совсем рядом, был кто-то еще, неслышный, большой, внимательный и жуткий, кто не произносил ни одного слова, не производил никакого движения. И при этом он крался, то приближаясь, то отдаляясь, приникая к земле, будто тек по ней. И темно было под ним и вокруг него, и страшно. И эта черная жуть подвинулась еще ближе, и еще ближе, и подползла еще, норовя заглянуть в перепуганные глаза…