– Что ты тут забыла?! – Фирсанова подскочила ко мне, впилась ногтями в плечи.
– Ем, – пропищала я, давясь бутербродом.
По-моему, этот ответ её не устроил. Она выхватила тарелки из моих рук, позволяя мне вынуть бутерброд изо рта, и продолжила рассматривать меня цепко точно надзиратель.
– Да я здесь с Игнатом. Ну, в той комнате… сидим… книжку читаем… перекусить вот захотели.
Я ожидала любой реакции, но Иринина превзошла все мои ожидания.
– Не буду вам мешать, – заговорщицки подмигнула она и вернула мне тарелки. – Если что, я наверху.
Э-э-э, любопытно. Прозвучало как: «Я разрешаю моему полоумному братцу делать с тобой всё, что ему вздумается».
Всё ясно. Кругом рехнулись все, кроме меня. Где справедливость? Вот бы стать героиней любовного романа. Прочесть последнюю страницу своей истории, выдохнуть и раствориться навсегда. Без каких-либо проблем и тревог. Да только даже в романах нет определенности. Под фразой «И жили они долго и счастливо» подразумевается, что жили-то они долго и счастливо, но в разных странах, в разные эпохи, и вообще не встречаясь друг с другом.
Я вернулась к Игнату, торжественно вручила ему бутерброд со словами:
– Пересеклась тут с твоей сестрой.
– Да ты что? – Фирсанов с аппетитом впился зубами в хлеб.
– Ага, она пожелала нам счастья и свалила наверх. Это нормально?
– Вполне. Сколько до полуночи?
На экране телефона высветилось «23:01».
– Время ещё есть, – вздохнул Игнат.
– А потом ты как тыква превратишься в карету?
– Скорее как в другой сказке, – мрачно ответил он. – Съем Красную шапочку.
Тишина. Игнат дремлет, но даже во сне он напряжен. Тело сведено единой судорогой, гуляют желваки. Вероятно, ему снятся недобрые сновидения.
Я поглаживаю его спину. Плавными движениями скольжу по коже, прощупываю родинки, застарелые шрамы. Пытаюсь вобрать в себя то хорошее, что у нас было, и не думать о плохом.
Сколько там времени? 23:20.
Но, если учесть, что мои часы отстают на десять минут, то уже полдвенадцатого.
Фирсанов внезапно просыпается, резко выдыхая и зажмуривая глаза. Кажется, ему больно. Кошмары насылают почти реальную боль. Но через несколько секунд всё проходит, и он тяжело дышит. Так и не открыл глаза, но шепчет мне:
– Живо убирайся, пока есть время.
– Нет.
– Прошу тебя.
– Лежи, кому сказала.
– Это закончится… плохо. – Слова даются ему с трудом. – Я не прощу себя, если…
– Зато закончится. Лежи.
Ему не хватает воздуха, он закашливается.
Тишина. 23:32.
Мои глаза слипаются. Игнат такой теплый, он обжигает своим жаром. Касаюсь ладонью его лба – да он весь горит! Надо бы напоить его жаропонижающим.