— Страшно рад видеть тебя, — расцеловал он гостью. — Даже не гадаю, что побудило принять приглашение Курта, ты всегда терпеть его не могла.
— Это повод встретиться с тобой, — Арьяра, в свою очередь, расцеловала братца. — Вели принести чай и что-нибудь вкусное. Есть разговор.
Максис нахмурился и позвонил, вызывая слугу. Когда сестра говорила «есть разговор», ничего хорошего это не сулило.
Леката еле разлепила веки: отвар Садиса делал свое дело, боль почти прошла, правда, и забытье не отпускало. Склонившаяся над ней служанка, как обычно, ласково улыбалась, но сейчас ее улыбка вызвала лишь досаду, чужая радость раздражала. Леката потянулась. Сон принес облегчение телу, но на душе легче не стало. Заставила себя встать и отправилась принять ванну. Теплая вода окончательно вернула в реальность: защипало места с содранной кожей. Леката выкупалась, вместе со служанкой смазала раны и синяки оставленной лекарем мазью и облачилась.
Посмотрелась в зеркало. К счастью, ткань отлично прятала все следы утреннего падения. Оставалась ссадина на лице, но и она должна была скрыться за слоем пудры. Леката выпила обезболивающий отвар и уселась на стул в ожидании самого страшного испытания — прически. На этот раз служанка удивительно легко справилась с шевелюрой госпожи, и Леката потопала в дом наместника. В планах были легкий перекус и поход на торжество. Пусть танцевать она сегодня не сможет, но и давать повод говорить, что дочь Сотхаса испугалась приличного общества, она не собиралась.
Дошла до кабинета супруга быстро и легко. К вечеру стало понятно, что падение больше испугало, чем покалечило, и даже потеря ребенка хоть и отзывалась тупой болью в пояснице и внизу живота, гораздо сильнее ранила душу, нежели тело. О потерянном малыше думать не хотелось, терзала не только боль потери, но и едва заметное чувство вины: Леката, конечно, не знала, что ее ждет на вышке, но все равно могла бы и поберечься.
Остановилась в нерешительности перед приоткрытой дверью, втянула носом запах булочек с корицей: наместник пил чай в компании незнакомой женщины. Они сидели чуть сбоку от входа и если бы не были так заняты спором, заметили бы Лекату без труда. Но нет! Глаза обоих горели нехорошим огнем, а чашки сотрапезники сжимали так, что будь те помягче, давно бы превратились во что-нибудь непотребное.
— И что же я, по-твоему, должен делать, чтобы все было правильно? — ехидно поинтересовался Максис, приподнимая левую бровь. Поставил чашку на блюдце, и та издала резкий жалобный звон. Будто на помощь позвала.