Посмотрела в глаза.
— Отпусти! Ты узнал, что хотел. А я замерзла и хочу вернуться в зал.
Максис тяжело проглотил слюну. Близость Лекаты дурманила и напрочь уносила разум. Кровь стучала в висках так громко, будто вино подействовало не на женщину, а на него. Скользнул руками по талии спутницы, не удерживая, лишь наслаждаясь плавными изгибами.
Леката прикрыла глаза и облизнула губы. Слегка откинула голову, открывая шею.
— Что вы подсыпали в вино? Со мной творится что-то странное…
— Лирейцы говорят, что добавляют в свой напиток щепотку страсти, каплю вседозволенности и океан удовольствия, — прошептал Максис, утыкаясь носом в ухо Лекаты и снова с наслаждением вдыхая апельсиновый аромат. — А чувствуешь себя странно, потому что ты в объятиях подходящего мужчины.
Запустил ладонь в светлую шевелюру Лекаты, приблизил ее лицо и жадно впился в губы. Он еще понадеялся, что сможет обойтись одним поцелуем, когда женщина обняла его в ответ. Прижалась всем телом и едва слышно застонала. Разум еще успел напомнить, что брать одурманенную архитекторшу мерзко, но его остатки растворились в апельсиновом аромате, поцелуях теплых губ и в бесстыдных прикосновениях женских рук.
Целовались на балконе, пока мир вокруг не сузился до них двоих, пока луна, показавшись на небе, не дала разрешение на безумства. Максис и Леката просочились в ту же боковую комнату, где хозяин дома заключал пари с принцем, заперлись, зажгли свечи и продолжили ласки.
Максис старался изо всех сил: жутко, до боли, до нехватки воздуха хотелось понравиться этой женщине, хотелось, чтобы независимая особа закрывала глаза и теряла себя от блаженства. Путалась в мыслях и воспоминаниях. Чтобы покорилась ему и растеклась расплавленной смолой с самого первого раза.
Уложил на кушетку, задрал юбки и, повозившись с туфлями, стянул с Лекаты панталоны. Развел ее ноги и, пару раз отметившись губами около пупка, спустился ниже. Дал волю языку. Воспользовался самым нежным и сладким оружием из известных. Терзал противоположную сторону до полной капитуляции. Вошел в еще пульсирующее в наслаждении лоно жестко и резко, полагая, что подготовил партнершу достаточно. Та охнула, но возражать уже было слишком поздно. Максис захватил власть и утверждал ее снова и снова, умирая от удовольствия и неясно отчего дурея больше: от невозможности обозначить границы их тел или от сознания собственной правоты в том, что эта гордячка ничем не отличается от остальных. Так же поддается лирейскому вину, так же падка на ласки и нежные слова. Вдавливаясь в нее в последнем рывке, он самодовольно подумал, что был достаточно хорош, чтобы его визит приняли с радостью и после праздника.