— Он красивый, — простонала я, и вправду восхищаясь совершенству природных форм, сотворенных в этом мужчине высшими силами, самим творцом — ибо как должно было быть в ином случае? А также инстинктивно насаживаясь губами на мягкую головку, красиво изогнутую вверх — потому что мне этого хотелось.
Уже.
Нестерпимо.
Непреодолимо.
Пронзительно.
А дальше я принялась ласкать ее губами, скользя языком под венчиком, вдыхая преступный аромат страсти, закрыв глаза… позволила мужскому естеству погрузиться дальше, сжала это восхитительное орудие сладких пыток внутренней поверхностью своих щек, пропустила его дальше, в свою гортань, замерла…
— Просто обворожительно, — донеслось до меня откуда-то сверху. И уже, не понимая, что творю, совершенно себя не контролируя, я принялась совершать немыслимые движения — языком, губами, головой, лаская и обласкивая член — и единовременно ублажая саму себя. Мне казалось, что все тело мое пылает, и даже из-под век наружу просачивается огонь, освещая все пространство вокруг. Я действовала исступленно, обнажая всю себя и отбросив всякий стыд, наслаждаясь страстью сполна, полностью отдавшись на волю провидения и даже забыв, кто стоит за всем этим, кому принадлежит это волшебный жезл, это воплощение девичьих грез, эти открытые врата рая…
Когда сильная струя ударила мне в рот, я чуть было ею не захлебнулась, но ни на секунду не замешкалась — глотая раз за разом и наслаждаясь тем, что происходило со мной, вчера еще скромной девственницей. Так уж получилось, что у меня вышло довериться мужчине сполна — хоть знала я его всего неделю.
Когда, совершенно обессиленная всем этим, я упала прямо на пол, барон Экберт, склонясь, поднял меня на руки и уложил в постель. Потом он лег рядом и бережно укрыл меня мягким одеялом.
— Спите, дорогая Милена, — прошептал он, нежно целуя меня в ушко. — Можете быть спокойны: я сберегу для вас супружескую верность — но только до утра.
* * *
Утром же, едва открыв глаза, я поняла, что муж мой давно отсутствует, потому что даже то место, где он лежал, было холодным. Но, как я узнала потом, это было давно уже не утро. Потянувшись, я вспомнила все то, что произошло давеча в этой спальне, и снова покраснела, рухнув на подушку и зарывшись в ней лицом.
"И как же мне посмотреть теперь в глаза барону? — думала я, тяжело дыша. — Хотя… и не глупая ли я? Право… я же исполняла волю своего мужа, а она — священна".
Так успокоившись, я протянула руку и, нащупав шнурок, дернула за него. Тут же в комнату вошла девица — та, которую я определила себе за главную.