— Вам кушать надо.
— Полагаешь?
— Ну… — я кашлянула, — говорят, от длительного недоедания можно умереть.
— И?
— Если по вам судить, то вы очень давно голодаете.
— И ты решила меня подкормить? Как бродячую собаку? — в голосе его, в лице, в едва заметной, почти призрачной улыбке не было ничего издевательского, но я все равно вспыхнула. И без того дурой себя чувствовала, а после вопроса этого и вовсе в глупости своей уверилась. Решила заботу о нечисти проявить…тьфу.
Сижу тут с протянутой рукой, страх свой перебарываю, а он?
Издевается он.
Будто легко мне было добровольно к самому Бессмертному приблизиться.
— Знаете что! — руку отнять я не успела. Длинные, тонкие пальцы перехватили мою кисть, придерживая. Я чувствовала прохладу его кожи, он — испуганное биение моей жизни, запертой в жилах.
— Не злись. — попросил Кощей, отнимая гостинец. — Спасибо.
— А…га.
Ели мы в полной тишине. Он был тих и задумчиво пережевывал пирожок, я не чувствовала вкуса.
— У вас домовые в нечеловеческих условиях трудятся. — заметила нервно, когда с пирожком было покончено и сидеть вот так дальше уже не имело смысла. А встать и просто уйти не получалось.
На меня посмотрели странно, с недоумением, удивлением и одновременно насмешкой. Будто вопрос был глупым и Кощей совсем не ожидал его услышать, но был почти уверен, что я в любом случае скажу что-нибудь… не особо умное. И я не обманула его ожиданий.
— Разумеется, они же нечисть. — ответил Кощей, и я не нашла, что ему возразить.
Смогла только сделать вид, что ничуть и не смутилась вовсе. Полагаю, вышло не очень.
Еще с минуту мы сидели в напряженной тишине. Я судорожно пыталась придумать предлог для того, чтобы уйти — неправильным казалось сделать это молча.
Кощей молчал.
— И часто вы сюда приходите? — спросила я, не имея сил и дальше сидеть в тишине.
— Когда забываю что жив. — просто ответил он.
— О…
Живым. Снисходительное хмыканье удалось подавить с трудом. Знала я один хороший способ, позволяющий себя живым почувствовать. На мне его не раз дядька Емельян испробовал. Помнится, во времена моего ленивого детства, когда порой нежелание идти на тренировку делалось особенно сильным, я с несчастным видом заявляла, что умираю, что недолго мне осталось, и что эти остатки отпущенного мне времени я хочу провести в уединении. На понимание я особо не надеялась, просто очень хотелось поныть.
Дядька такие мои порывы давил быстро и просто. Щипал больно за обидное место, наслаждался моим визгом, а потом говорил:
«Больно? Чувствуешь? Силы на визг есть? Значит жить будешь. Значит марш на полигон!»