— Кто-то допросится и получит по заднице, — сердится Паша.
— Я, честное слово, не виноват, — испуганно произносит Максим.
Жаль, не вижу его глаз, так как он стоит, а у меня нет сил повернуть даже голову.
— И ты за компанию, — Паша поднимается на ноги, обращаясь к брату. — Пошли завтрак готовить, чудо в перьях. Пусть Дарина поспит.
Его слова, да Богу уши. Поспишь тут, как же! Особенно, когда дверь в комнату остается открытой, а на кухне гремят посудой, еще и подкалывают друг друга.
Но обезболивающие делают свое дело, и я не замечаю, как проваливаюсь в сон.
— Да тихо ты, не шуми, — слышу какую-то возню рядом с собой.
— Может ее разбудить? — раздается шепот Макса прямо над ухом. — Что-то долго она, как бы не случилось чего.
— Балбес, он и в Африке балбес, — бухтит Балабанов. — Пусть спит, не мешай.
— Я не сплю, — произношу довольно громко, полностью приходя в себя. — Поспишь тут с вами.
— Говорил же тебе, не шуми, — произносит Паша в полный голос.
— На себя посмотри, — возмущается мальчишка в ответ.
— Оба заткнитесь, — говорю грозно, так как разборки этих двоих, а также их возня прямо над ухом уже порядком надоела. — Завтрак приготовили?
— Так обед уже скоро, — выдает Паша, а я открываю глаза. — Давай в ванную отнесу, — усмехается, глядя на мое заспанное лицо.
— Сама дойду, не переживай, — сбрасываю с себя одеяло, сажусь на кровати, поправляю волосы и несколько минут не шевелюсь, чтобы прошло головокружение.
Встаю, но Балабанов все равно делает по-своему — обнимает рукой за талию и ведет к выходу из комнаты.
Чувствую себя намного лучше, так как боль в животе прошла, спасибо волшебным таблеткам. Осталось лишь легкое головокружение, но я сейчас поем, и всё пройдет.
Паша дежурит под дверью в ванную, через каждые двадцать секунд спрашивая, как я себя чувствую. Настроения нет, и хочется послать его куда подальше, но вовремя себя останавливаю. Парень полдня старается мне угодить, и с моей стороны наглостью будет нахамить ему в ответ. Хоть его обходительность уже порядком достала.
Не привыкла я, чтобы кто-то меня опекал. Потому немного раздражаюсь при виде столь повышенной заботы обо мне и моем здоровье. Надо будет спросить у Миланской, как это, когда ты находишься постоянно рядом с человеком, которого любишь? Когда он с тобой, как говорится, и в горе, и в радости — сочувствует и переживает, смеется и плачет, а также заботится, когда тебе плохо.
Что-то меня не в ту степь заносит — какая, нахрен, любовь? Еще и к Балабанову. Но он снова дает о себе знать, спрашивая громко:
— Ты еще долго?