Началось.
Подавляю первое желание броситься вперёд с криками «Не смей трогать мою вещь, урод!». Конспирация и дипломатичность, чтоб его, прежде всего.
— Кларк, — сам не ожидал такого ледяного тона от себя. — С тобой Иза хотела поговорить.
Кларк, отвлекаясь от своего развлечения, принимается оглядываться по сторонам — Иза как раз шмыгнула в туалет для гостей, но он этого не заметил, в отличие от меня.
— Кажется, на веранду пошла, — говорю я, и, поднявшись, Кларк бросается следом за ней. Напоследок не забывает припечатать обнаженную ногу Ксавьера посильней, так что у меня внутренне содрогается всё. Но властного господина уже не узнать — сам на коленках ползать готов.
Надо бы разобраться с ногой… Вдруг повредил…
Но когда оглядываюсь на Ксавьера, того уже нет, зато Закари подзывает меня к себе, предлагая присесть.
— Кларк, вообще-то, был прав, — негромко говорит он, — нельзя позволять рабу так говорить с собой.
Парисс, однако, слышит. Почему-то облизывается и включается в разговор.
— И смотреть. Ты видел, какой у него взгляд?
Хмурюсь.
— Мне что, его наказывать за один только взгляд?
— Конечно! — хором отвечают мне все вчетвером. Потом Лайза с улыбкой достаёт из сумочки кнут, — Это, кстати, тебе. В дополнение к первому подарку, так сказать.
С недоумением смотрю на кнут.
— У меня же жезл есть.
— Жезл — не комильфо! — поясняет вынырнувшая откуда-то Иза. Подхватывает за поводок своего раба и тянет, заставляя ползти за собой к креслу. Обращаю внимание, что все рабы и правда передвигаются на коленях — кроме моего.
— Почему обязательно на коленях? — спрашиваю я, и пять недоумевающих взглядов устремляются на меня.
— Чтобы всегда знали, кто здесь раб, а кто человек! — отвечает Иза за всех.
У меня начинает кружиться голова. Есть, наверное, какой-то предел способности человека к толерантности и впитыванию обычаев других культур. Даже доказывать не хочется ничего. Впрочем, смотрю в глаза Изиному рабу… видел его уже много раз. И, судя по лицу, ему абсолютно всё равно.
— Пальчик натёрла, — жалуется госпожа, и тот без дальнейших понуканий принимается расстёгивать ремешок её босоножки на высоком каблуке. Иза не забывает играючи выдёргивать ножку и иногда бить его пальцами по щекам. Очевидно, раб знает эту игру и не пытается возражать.
«Ну и чего ты лезешь со своим уставом в чужой монастырь?» — напоминаю я себе. Усаживаюсь, но взгляда от происходящего не могу отвести.
— Эй, как тебя там, — слышу голос Доминика, — не видишь, господин хочет, чтобы его так же приласкали?
Отрываю глаза от представшей моему взгляду картины и вижу, как Ксавьер опускается на колени у моих ног и принимается стаскивать домашнюю туфлю. Щёки у него при этом пунцовые, каждая мышца напряжена, так что он на античную статую становится похож. Красавец, что и сказать… И очень трудно отказать себе в удовольствии, когда он сам подносит мою ногу к губам и принимается целовать. Тем более, что все присутствующие, похоже, смотрят на нас.