Было несколько неплохих мальчиков, но Пол и Марта решили подарить Дэвиду сестричку. Это значительно снижало возможность выбора, но однажды снежной мартовской ночью Дэвид уловил несомненное удовлетворение матери, только что вернувшейся из очередного похода, и, приглядевшись повнимательнее, понял, что вопрос решен. Она нашла очаровательную четырехмесячную крошку.
Ее девятнадцатилетняя мать не только была чистокровной еврейкой, но даже училась в колледже и описывалась агентством, как «очень умная». Не такая уж умная, очевидно, если не смогла избежать последствий от встречи с капитаном-летчиком, тоже евреем, прибывшим в феврале 1944 года домой в отпуск. Хотя он и испытывал угрызения совести за свою беспечность, но не смог жениться на жертве своей похоти и принимал сейчас участие в боевых действиях на Тихом океане, где его могли уже десятки раз убить. Родители девушки заставили ее отдать ребенка в приют. Интересно, почему Марта не притащила малышку домой в тот же день? Но скоро Дэвид обнаружил, что впереди лежат еще семь долгих недель оформления и только в апреле мама наконец объявит: «Дэвид, у нас с папой есть для тебя чудесный сюрприз».
После усыновления ее назвали Юдифь Ханна Селиг. Дэвид ненавидел ее. Он боялся, что ее поместят к нему в спальню, но нет, они поставили кроватку к себе. Тем не менее каждую ночь ее плач заполнял всю квартиру. Просто невероятно, что она могла производить такой шум. Пол и Марта тратили почти все свое время на ее кормление, играя с ней и меняя пеленки, но Дэвид не обращал на это внимания, так как постоянная занятность снижала их давление на него. Но он совершенно не выносил присутствия Юдифь. Он не видел ничего симпатичного в ее пухлых ручках, вьющихся волосиках и щечках с ямочками.
Наблюдая за ее переодеванием, он находил некоторый академический интерес в созерцании этого чужого розового тельца, но это любопытство вскоре иссякло. «Итак вместо этой штуки у них щелка. Хорошо, ну и что?» А вообще-то она была досадной помехой. Из-за производимого ею шума он не мог как следует читать, а это было его единственным удовольствием. В квартире постоянно толклись родственники и друзья, приходившие с традиционным визитом к новорожденной, и их тупые общие мысли заполняли дом вместе с бестактностями, которые ранили восприимчивое сознание Дэвида. Он то и дело пытался прочесть мысли малышки, но там не было ничего, кроме неясных, расплывчатых сигналов, которые он мог уловить у кошки или собаки. У нее, казалось, вообще не было мыслей. Все, что он мог прочесть, было чувство голода, сонливости и приятного освобождения, когда она пачкала пеленки.