Еще целую неделю он ходил смущенный, я влезал в его мысли, когда он болтал с другом и услышал, что он пытается изобразить дело так, будто за рулем была мать, что явно было абсурдом – у нее никогда не было прав, – и я ощутил его смущение. Юдифь тоже, когда распался ее брак, когда она попала в невозможную ситуацию, чувствовала огромную вину за тот постыдный факт, что некто, столь цельный и приспособленный к жизни как Юдифь Ханна Селиг, вступила в этот убийственный брак, который теперь нужно было вульгарно расторгнуть перед судом. Эго, эго, эго. Я, чудесный читатель мыслей, пришедший в упадок, извиняющийся за свою небрежность. Мой дар переместился куда-то. Простите меня.
Простить хорошо,
Еще лучше забыть!
Живя, мы боимся,
Умирая, живем.
Возьмите воображаемое письмо, мистер Селиг. Мисс Китти Гольштейн, где-то Вест Шестьдесят какая-то улица, Нью-Йорк. Адрес проверим потом. Не беспокойтесь об индексе.
"Дорогая Китти!
Я знаю, что ты много лет ничего не слышала обо мне, но думаю, сейчас вполне уместно снова попытаться связаться с тобой. Прошло тринадцать лет, и мы оба стали взрослее, старые раны затянулись и сделали возможным общение. Несмотря на все тяжелые чувства, когда-то существовавшие между нами, я не утратил любви к тебе и ты осталась в моих мыслях все той же.
Говоря обо мне, я хотел бы тебе кое-что сообщить. Я больше не делаю таких вещей. Я имею в виду способность читать мысли, что тебе, конечно, безразлично, но накладывает отпечаток на мои отношения со всеми. Кажется, моя сила ускользает от меня. Она принесла нам столько огорчений, помнишь?
Она окончательно разделила нас, что я пытался тебе объяснить в своем письме, на которое ты так и не ответила. Еще год, может полгода, месяц, неделя, и она исчезнет совсем, и я стану совсем нормальным человеком, таким же, как и ты. Я больше не буду уродом. Может быть, тогда у нас появится возможность возобновить наши отношения, прерванные в 1963 году, и восстановить их на более реальной основе.
Понимаю, что поступал тогда глупо. Я безжалостно оттолкнул тебя. Я отказался принять тебя такой, какая ты есть и пытался что-то сделать из тебя, что-то такое же уродливое, как я сам. Я думал, что у меня есть на то причины, но, конечно же, ошибался, но я не понимал этого до тех пор, пока не стало слишком поздно. Я казался тебе диктатором – я, который всегда старался держаться в тени! Потому что я пытался изменить тебя. И постепенно тебе это надоело. Конечно, ты была тогда слишком молода, ты была – сказать ли это? – слишком поверхностна, не сформировалась как личность и сопротивлялась мне. Но теперь, когда мы оба стали взрослыми, мы могли бы все простить друг другу.