Фрэнки онемела, застыла, испытав острое сожаление, как будто иголка воткнулась в сердце. Неужели оттого, что он ей родственник? Неужели хотя бы на минуту ей могло показаться, что Максим Езерский — достойный внимания мужчина? Этот живодер, авантюрист, с которым прямо сейчас почему-то слишком хорошо в объятиях.
Максим дышал так близко от ее рта, что хотелось… «Господи, как душно!» Жар спустился от губ ниже, по груди, в низ живота, и Фрэнки непроизвольно зажмурилась. Нет, контракт стервы и все деньги мира не стоят того, чтобы играть с Егерем. Он поглотит если не «Константу», то бедняжку Фрэнки к концу месяца, потому что слишком хорош.
«То есть… в каком смысле хорош?! Нетушки, не хорош! А коварен, беспринципен! Контракт как раз таки призван удержать семью подальше от этого типа!»
— Да пошел ты на три буквы! — взвизгнула она, недовольная собой и ситуацией в целом. Оттолкнув Максима, спрыгнула со стола, схватила с дивана папку и увидела карандашную надпись, оставленную Борей на полях: «Подопытные кролики не связаны кровными узами, результат отрицательный».
— Ах ты, мерзавец! — рассвирепела Фрэнки, не столько от вранья Егеря, сколько от неприятия возмутительной радости, ударившей в грудь, ведь они друг другу чужие. От облегчения даже руки задрожали. — Мама не учила, что врать нехорошо?!
Фрэнки подняла сумочку, которая валялась на полу, и уверенно ступила к двери, но Максим поймал за локоть и дернул на себя, обнимая за талию.
— Прости, солнце, но ты уйдешь только после этого, — хрипло сказал он, и его слова проникли под кожу и взбудоражили кровь в венах. Егерь поднял одну руку выше, обхватывая затылок Фрэнки, и поцеловал… в щеку. — Рад был увидеться, — сказал он равнодушно. — Иди, готовь новый пикет или провокацию… Только переоденься. Ты ведь не в квартале красных фонарей работаешь.
Но на этот раз Фрэнки не смогла сдвинуться с места или вымолвить хоть слово. Егерь ее тоже не отпускал, продолжая поглаживать обнаженную спину, и девушка ощущала каждое его движение так остро, что покалывало кожу, а грудную клетку разрывало, словно два километра пробежала. Максим был выше, но никогда его рост не казался настолько внушительным, как здесь, в тесной кабине ресторана. Ткань рубашки натягивалась на его мышцах; едва уловимый аромат горького шоколада дурманил, а в сочетании с теплом сильного тела усыплял бдительность. В серых глазах плескалась привычная уничижительная насмешка, но постепенно она растаяла, уступив место опасному блеску.
Сердце впервые в жизни ёкнуло, и Фрэнки закричала про себя: «Ну почему он?! Из всех мужчин — почему?!?!» Она пыталась воскресить в памяти образ Сталина и контракт стервы, чтобы унять острое желание, но ничего не работало. Поцеловать Максима хотелось до безумия, даже горло сдавило, будто шарфом.