— Вот ведьма, а, эта Маша! И папаша твой старый интриган... Черти они, а не люди! Давай, Викуша, идем ко мне, чаю попьем. Моя бабка пирожки приготовила, там и поговорим.
— Но... — попыталась отказаться я, но меня Анатолий Павлович был непреклонен:
— Если ты за водкой, то обойдется он, давеча только покупал, — поморщился. — Празднует, старый черт.
— Вы о чем?
Что папа празднует, раз столько выпил?
— В ногах правды нет, Викуша. Идем в дом, сядем и пообщаемся.
Я только кивнула. Если отец празднует что-то ужасное, то я точно свалюсь прямо здесь. Что же еще приготовила мне судьба?..
Глава 23
Анна Витальевна, жена Анатолия Павловича, держала в руках маленькую фотографию, старую, потрепанную. На ней запечатлен годовалый мальчик - он хохочет, сжимая пухлыми ручками ложку.
Его щекастое личико запачкано кашей, а необычно ярко-синие глаза сверкают радостью. И я не могу оторвать взгляд от малыша и будто наяву слышу детский смех.
— Можно? — я указала на фото.
— Да, конечно, — разрешила пожилая женщина, дождавшись кивка от мужа. Тот обхватил руками чашку с чаем и тоже внимательно смотрел, но на меня. Они с женой определенно что-то знали, но ждали, пока я сама поймаю ускользающую мысль за хвост. Однако я уже сходила с ума от неосведомленности.
— Спасибо, — осторожно взяла карточку. Светловолосый мальчик смеется. Так задорно, что вместе с ним словно радуется весь мир.
Светловолосый, синеглазый...
Действуя по наитию, перевернула снимок...
Размашистым почерком, в котором я распознала до боли знакомый почерк мамы, было выведено "Алешик, 1 год".
Мой мир упал со всей дури в бездну, разбился на сотни осколков и... все. Такое чувство, что ударили с размаху по затылку, отчего в глазах потемнело и заплясали искрящиеся звезды.
А разбившиеся осколки, царапая меня изнутри, собрались в уродливую мозаику. Она кривая, неправильная и просто не может быть реальной... но она самая настоящая сейчас. Вся моя жизнь оказалась ложью. Я сама большая ложь. Человек без ничего. В этот момент я даже сомневаюсь, существую ли я.
Я беспомощно хватаюсь за ту иллюзию, с которой жила двадцать лет, но она ускользает, а я утопаю в мерзкой луже правды без права сделать последний вдох.
У всего есть начало. Соединяющая искусную салфетку нить. Если ее дернуть, кружево рассыпается бесполезным шелком.
У всего есть последовательность. А моя жизнь до этого дня являлась немым кино с перепутанными и выдранными "с мясом” кадрами.
У меня нет детских снимков, у меня не было нормальной семьи, у меня ничего не было, кроме осознания, что я - нелюбимый ребёнок. Только мама любила меня - скупо, тихо, без нежности и порывистых объятий и случайных объятий, а делом. Когда тайно от отца собирала мне деньги, покупала вещи, до ночи засиживалась и шила вещи на продажу, чтобы заработать денег для меня. Папа на мои расходы не давал ни копейки... И папа ли мне он?