— Те, кто поддерживают становление Японии страной без армии, считают, что ежегодный визит туда — плохой вкус, — сказал Кен. Официальные фразы были его защитной реакцией. Кваскви бросал ему вызов.
Кваскви фыркнул.
— Да. Выжившие в Маньчжоу и Нанкине точно нервничают.
— Там почитают всех погибших на войне, — прохрипел папа, — не только преступников.
Кваскви сел прямее, забыл об игре в лень, глядя на папу. Никто из нас не привык к тому, что папа участвовал в разговоре, но это была его страна. Его история.
— Папа, — сказала я. — Ты пришел в себя? Ты знаешь, что мы едем в храм Ясукуни к Совету?
— Да, — тихо сказал на японском. — Но на меня нельзя полагаться. Давление в голове… скоро будет слишком сильным.
Лимузин почти полз. Мы покинули рисовые поля и попали на окраину Токио. Мимо пролетали рекламные щиты с английскими буквами, кандзи и хираганой, с яркими картинками. Бетонные здания, сжатые бок о бок со зданиями замысловатого строения — то была церковь или отель любви? — словно хотели поглотить потоки пешеходов и велосипедистов.
Кен кашлянул.
— Я представлю вас Совету.
— Еще чего, — сказал Кваскви. — Я сам могу себя представить.
Они хмуро переглянулись.
— Нужно придерживаться формальностей. Это Совет. Туда нельзя ворваться и выпустить синих соек.
— Моя сойка спасла твой зад в Нарите.
— Совет уже видит в тебе опасность. Наглый. Не цивилизованный. Если хочешь…
— Я наглый, — отклонился Кваскви. Напряжение чуть угасло. — Это часть моего очарования, да, Кои?
«Меня в это зачем втягивать?» — эта фальшивая дружба должна была привести меня к столкновению иностранца против японского.
— Они прогонят тебя, если решат, что ты не уважаешь силу и традиции Иных, — возразил Кен.
— Они уже нас не воспринимают. И если послушно прийти туда на поводу у Вестника, лучше не станет, — Кваскви посмотрел на меня. — Американцы никогда не были тихими и послушными.
Папа тихо фыркнул. Лимузин поехал быстрее, а у меня кружилась голова, несмотря на латте. Мне было плохо. Когда мы доедем до храма? И успею ли я причесаться или побывать в туалете перед встречей с Советом?
— Если ты будешь с Вестником, они поймут, что тебя не нужно бояться, — сказал Кен.
Папа с тревогой нахмурился.
— Но они должны бояться нас, меня, — сказал он. — Они не могут так продолжать, — он замолчал, едва дыша, словно в лимузине кончился воздух. Или словно его захватывал фрагмент. — Они не могут. Они… — его глаза закатились, было видно только белки.
— Папа? Папа! — я бросила латте в подставку и схватила его плечи.
— Они не могут держать Черную Жемчужину, — его глаза закрылись. — Они знают, что потому я и иду, — мышцы ослабли под моими ладонями, сила таяла, и папа опустил голову на грудь. Снова Черная Жемчужина?