– Она мне ничего не сказала, но оставила записку.
У Марты Пуэнте были почти черные глаза, острый взгляд.
– Ты не хочешь показать ее нам?
– Кажется, я ее разорвал. Там просто сообщалось, что она уезжает в Париж и предпочитает не оставлять своего адреса.
– Ты слышал, Альбер?
– Когда она уехала?
– Насколько я понимаю, вчера вечером, экспрессом в восемнадцать тридцать.
– Думаешь, она была одна?
– По-моему, да.
– Не скрывается ли за этой историей какой-нибудь мужчина?
– Мне так не кажется.
Отец, не говоря ни слова, сидел, уставившись в свою тарелку.
– Такое все же невозможно себе вообразить! – воскликнула Марта Пуэнте пронзительным голосом. – Чтобы девушка, которой только-только исполнилось восемнадцать, взяла и вот так просто уехала, ничего не сказав своей семье! А деньги у нее есть?
– Думаю, она откладывала то, что получила на Рождество и на день рождения.
– Она не называет дату своего возвращения?
– Нет.
– У меня – это в голове не укладывается. Если бы я рассказала своим приятельницам, они бы подумали, что мы за семья такая.
Она повернулась к мужу.
– Ну а ты, конечно же, ничего не говоришь. Ты ешь!
– А что я могу сказать?
– Все равно что, но не оставайся таким безучастным. Все ж таки речь идет о нашей дочери.
– Знаю.
– Я вот думаю: а не следует ли нам сообщить в полицию?
– От этого было бы мало проку. Если она захотела исчезнуть...
– Что ты называешь «исчезнуть»?
– Ну, строить свою жизнь без нас.
– А почему, хотела бы я знать?
– Вероятно, потому, что ей надоело.
– Что надоело?
– Ну, не знаю. Она молодая. Идет прямо...
Конец обеда за овальным столом, где напротив Боба так и остался неубранным прибор его сестры, протекал в молчании. Не успев еще проглотить последний кусок, Марта Пуэнте уже закурила сигарету, а ее муж встал, вздыхая, как будто это было тяжелым физическим упражнением.
В действительности помимо своей утренней прогулки в парке Мон-Репо он не занимался никакими физическими упражнениями, а вино «Доль» не представляло собой лечебного курса для похудания. Он направился к себе наверх. В этом доме вместе только ели, а затем каждый уединялся в своей келье.
– Ты уходишь? – спросил Боб у матери.
– Нет. Мы собираемся на бридж здесь, в четыре часа.
Именно этому посвящала она большую часть своих дней. У нее были приятельницы, которые приходили в «Две липы», или, когда наступал ее черед, она ходила к ним. Сначала подавали чай с сухим печеньем, затем, около половины шестого, дамы принимались за виски.
– Ты не знаешь, она взяла с собой что-нибудь? – спросил Альбер Пуэнте, взявшись за ручку двери.