— Нет… В полдесятого я положил обратно в ящик бумаги и ушел. Проходя через лавку, я выпил еще стаканчик. Если вам наболтают, будто это я прикончил старуху, не верьте, вранье это все. Вы лучше расспросите Юго.
К великому удивлению адвоката Марселя, Мегрэ не стал больше ни о чем его расспрашивать.
Что касается Ярко, или, как его здесь называли, Юго, поскольку он был родом из Югославии, то он был человек совсем иного сорта. Он попал в эти места после войны и осел здесь. Жил он один в доме по соседству с домом сестер Потрю и работал возчиком в лесу.
Как и Марсель, он был пьянчугой, но последнее время сестры Потрю не отпускали ему больше вина, так как он сильно им задолжал. Как-то раз Марселя даже попросили выставить Юго за дверь, и он при этом расквасил ему нос.
Сестры Потрю ненавидели Юго еще и потому, что когда-то сдали ему в аренду старую конюшню, стоящую в глубине двора, где Юго держал лошадей, но денег не платил. Сейчас он, верно, возил бревна в лесу.
Раздумывая обо всем этом, Мегрэ с бумагами в руках подошел к камину, где наутро после убийства был найден в куче золы здоровенный кухонный нож с обгоревшей ручкой. По-видимому, он и послужил орудием преступления, но огонь уничтожил отпечатки пальцев.
Зато на ящике комода и на кожаном портфеле оказалось множество отпечатков пальцев Марселя — и лишь его одного!
На подсвечнике, который стоял на столе, обнаружили следы пальцев только Амелии Потрю, не спускавшей с Мегрэ ледяного взгляда.
— Вы, как видно, решили молчать до конца? — ворчливо бросил он на всякий случай, разжигая трубку.
Он наклонился и отметил мелом на полу следы пятен крови, обозначенные на его плане.
— Вы побудете еще несколько минут? — спросила Мари Лакор. — Я тогда сбегаю домой и поставлю обед готовить.
И комиссар остался в доме один со старухой. Он был здесь впервые, но перед тем потратил целые сутки на изучение всех документов по этому делу и подробного плана помещения. Орлеанская полиция так добросовестно подготовила материал, что он не наткнулся здесь ни на какие сюрпризы, только, пожалуй, вся обстановка произвела на него еще более мрачное впечатление, чем он ожидал.
А ведь комиссар сам родился в крестьянской семье. Он знал, что и по сей день еще в некоторых глухих деревушках сохранялся тот же уклад жизни, что в тринадцатом или четырнадцатом веке. И, однако, когда он внезапно очутился в этом селении, затерявшемся среди лесов, в этом доме, в этой комнате, около этой раненой старухи с настороженным взглядом, он испытал такое же тягостное чувство, как и при посещении некоторых больных или приютов — словом, всех тех мест, где прячутся человеческие недуги и уродства.