— К кому?
— Понятия не имею… честно. Она так и не призналась. Наташа только рассказала, что они с ним учились вместе, она его очень любила и доверяла ему. А он ее предал – из-за денег. Потом ей пришлось забыть о карьере в журналистике, и она вынуждена была преподавать в Университете, хотя эту работу ненавидела. В общем, Наташа хотела ему отомстить, говорила, что этот мужчина сейчас очень хорошо устроился – у него свое дело, семья. И Наташа придумала какой-то план – в подробности не вдавалась, но, как я поняла, она хотела отобрать его бизнес. Меня она просила всего лишь предоставить ей на какое-то время квартиру, чтобы она могла заснять моего соседа Катасонова. У нее были кое-какие связи, и удалось узнать, что Кастецкий хочет перекупить Катасонова. И почему-то она была уверена, что Катасонов на деньги клюнет.
— И ты согласилась ей помочь?
— Нет! – замотала Лина головой, а Максиму показалось, что она не хочет, чтобы он думал о ней плохо. – Сначала не захотела, но потом Наташа намекнула, что эту запись можно очень выгодно продать. А деньги мне бы совсем не помешали. К тому же, потом я узнала Наташу лучше – он вовсе не такая жестокая, какой хотела казаться – ей просто очень трудно в жизни пришлось. Мне ее даже жаль стало.
— Ладно, и что она собиралась делать с кассетой?
— Она хотела ее продать, а деньги поделить поровну – только не успела. Я уже говорила, что Наташа устроила мне практику в Москве, и пока я была там, провернула это все. Когда я вернулась, ее уже не было – я нашла только письмо, — Максим захотел возразить, но Лина не дала ему сказать: — Не то письмо, которое я отнесла в СК… я знаю, глупо было писать его своей рукой, но я не думала, что его заберут на экспертизу. Настоящее письмо я предъявить не могла – в нем Наташа прямым текстом говорила, что хочет уехать на какое-то время, спрятаться. А мне в залог оставила кассету. Мы собирались пустить ее в ход через пару лет, не раньше.
Когда Федин влетел в кабинет старшего следователя Василенко, тот с тоскою смотрел в окно и раскуривал ручку. Толика Василенко Максиму почему-то всегда было жалко. Василенко даже когда рассказывал очередную хохму и чувствовал себя хозяином положения, умудрялся походить на бездомную дворнягу – смотрел заискивающие, всегда снизу вверх, несмотря на свой рост, приближающийся к метру девяносто, и всем своим видом Толик молчаливо умолял о снисхождении. Как при таком взгляде он умудрялся ежедневно допрашивать обвиняемых—подозреваемых, нередко допрашивать жестко, так, чтобы «расколоть» — это было для Максима загадкой. Он не раз мечтал посмотреть на Василенко в деле, но случая не представлялось – Толик не любил посторонних на допросах.