За три года дрессировки Лана набралась простой тюремной мудрости, научилась тосковать по дому и общаться с людьми без налета высокомерия.
«Будь проще, Лань. Забудь свои аристократические замашки, — наставляла ее Рашель. — Ты не прЫнцесса, а дочка Любки-птичницы и Леньки-комбайнера, вот и держи себя соответственно. Если мне на твои выступления предъявы кидать будут — я за тебя вписываться не стану, так и знай».
Нарываться не неприятности Светлане не хотелось, и она медленно, но верно училась держать язык за зубами, угодливо улыбаться и помнить свое место. Постепенно это новое поведение приросло к ней, стало частью ее натуры. К тому моменту, как пришел указ об амнистии, Журавская уже и забыла, что была когда-то совсем другой — гламурной красоткой, уверенной, что весь мир у ее ног.
И вот теперь досрочно освобожденная Светлана-Лань ехала к матери в надежде, что та позволит блудной дочери поселиться в своем доме.
Отмахав пешком около километра по пыльной раздолбанной шоссейке, женщина, наконец, добралась до поселка при птицефабрике, прошлась по одной из двух его улиц, поднялась на знакомое с детства деревянное крыльцо и постучала в запертую дверь.
На стук вышел парень лет двадцати: жилистый, плечистый.
— Вам кого? — глянул хмуро, неприветливо.
— Мне бы Любовь Журавскую увидеть. Я Светлана Журавская, ее дочь…
— Ты гляди! Сестрица нарисовалась! — изумился парень и тут же оскалился недобро: — Вали отсюда, сестричка. Двадцать лет тебя не было — вот и исчезни еще на столько же.
— Мать где? Жива? — не обращая внимания на неласковый прием, задала вопрос Светлана.
— Жива, что ей станется. На смене она. А ты давай проваливай, нечего тебе тут ловить. И письма свои забери. Я их матери не показывал: не хватало еще, чтоб она узнала, где ее дочь последние годы провела.
Светка стояла и тупо смотрела на захлопнутую прямо перед носом дверь. Та вскоре отворилась, и брат молча сунул Лане в руки пять конвертов. Все они были запечатаны.
«Даже не читал, — с горечью заметила Светлана. — Ладно, пойду к фабрике, дождусь мать у проходной. Заодно и насчет работы разузнаю».
Работа на фабрике нашлась — пусть не самая чистая, но зато кардовщицу не напугали документы из колонии, которые пока заменяли Светлане паспорт.
Мать, Любку, удалось высмотреть на проходной.
— Мама? — окликнула Лана оплывшую, погрузневшую женщину, тяжело переставляющую чуть отечные ноги.
Любка обернулась. Некоторое время всматривалась в лицо Светланы, потом узнала, тут же всхлипнула, потянулась обниматься:
— Светка! Приехала? А чего в доме не ждешь?