Итак, лениво позёвывая, нежась приятной безопасностью от значительных посягательств на имущество, в сладком томлении наблюдая катящиеся на счета лавины финансов, толстосумы подошли к XX-му столетию незаметно выкристаллизовав себе чистую классовую пару – фабричный пролетариат, потихонечку понявший собственную задачу и мощь. Об его мягко говоря решительнейшие выступленья буржуи вдруг споткнулись. То было впервые за долгое время восстание масс по Питириму Сорокину, когда чернь осмелилась покуситься самостоятельно руководить собою, нахлынула в политическое поле. Истеблишмент стран сберёгших резервы откупился от неё, а элита сильнее потрёпанных водоворотом событий держав, для обороны от red alertа одобрила накал националистической истерии к невиданным доселе градусам, кратным разгулу рабочего движенья. Там где левые взяли власть, эта угроза быстро привлекла особое внимание да должную оценку, о чём свидетельствует например ещё рапорт Радека на IV-м конгрессе Коминтерна: «В победе фашизма я вижу не только механическую победу фашистского оружия, а величайшее поражение социализма и коммунизма после начала эпохи мировой революции». Коричневые, от более-менее сдержанного режима дуче Муссолини до лютых нацистов, тоже чётко называли имя своего главного врага, в частности их симпатизант Ильин писал что «фашизм возник как реакция на большевизм, как концентрация государственно-охранительных сил направо». Действительно, спервоначалу они старались чутко перехватывать популярную розовую повестку, впрочем строго размежёвываясь с марксистами, но стоило радетелям за нарочно толкуемое очень размыто возрожденье Отечества поднабрать влияния, заручиться грантами крупных магнатов – тогда та моментально отодвинута на второй план если не дальше, а новая власть сразу обнажила ужасно уродливый истинный вид – сжёгший остатки демократии, по-казарменному иерархичный тупой тоталитаризм. Ни «Mein Kampf» фюрера, ни жалкие интеллектуальные потуги Розенберга не омрачили хотя бы тенью разумности его буйно-юродивый лик, ибо тот выразил лишь злейшие эмоции, проявил наитёмные уголки бессознательного – потому провозглашённые им идеалы совершенно иррациональны.
Ведь что проповедует доктрина оголтелого шовинизма на которой замешана каша? Одержимость беспочвенным мнением якобы частое предпочтение конкретными группами людей одних профессий да черт характера иным, по видимости совпадающее с этническим происхожденьем, нужно жёстко к нему редуцировать. Всплыв на площадь обсужденья, узаконившись, правило подчиняет персону прошлому раздувая первородный грех до мерки гибкой настоящей жизни по незыблемой судьбе предков, верней её крикливым агитаторским интерпретациям, и если человек – полтора животного, то (пока подлинные коммунисты беспокоятся о будущем, превозносят возвышающие над природой свойства, ведут к триумфу титана воли – Übermenschа) любители свастики за звериный бок тянут его на дно, превращая общество в стадо untermenschей. Пущай собственную расу оно наречёт великою, прочие же объявит презренными, зарываясь гнусной спесью, но да ладно – всё равно под её толщью не схоронить свою ублюдочность: никуда не исчезла и впредь не денется известная формула «народ, порабощающий другие народы, куёт себе кандалы». Однако кому, каковому типу личности по нраву такая идеология? Даю слово Шопенгауэру: «Самая дешёвая гордость – это гордость национальная. Она обнаруживает в зараженном ею субъекте недостаток индивидуальных качеств, коими он мог бы гордиться; ведь иначе он не стал бы обращаться к тому, что разделяется кроме него ещё многими миллионами людей. Кто обладает крупными личными достоинствами, тот, постоянно наблюдая свою нацию, прежде всего, подметит её недостатки. Но убогий человек, не имеющий ничего, чем бы он мог гордиться, хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит; он готов с чувством умиления защищать все её недостатки и глупости».