В таких гостиницах не бывает портье, вход и выход в них совершенно свободный.
Иногда на лестнице слышались шаги, и Мегрэ непроизвольно напрягался, чтобы не потерять спокойствия и как ни в чем ни бывало продолжать свой анализ.
— На данный момент выдать вас могут, по меньшей мере, пятеро. Так вот, чтобы пять человек долго хранили подобную тайну, — вещь неслыханная.
— Барнабе ударил ножом, не я, — процедил Кажо, потускнев еще больше обычного.
Мегрэ, перехватив мяч на лету, уверенно отпарировал:
— Знаю.
Партнер, прищурившись, удивленно взглянул на него.
— Нож характерен скорее для итальянца, вроде Пепито.
Требовалось еще одно, совсем ничтожное усилие, но в этот момент прислуга распахнула дверь, и Мегрэ показалось, что выстроенное им здание вот-вот рухнет.
— Я за покупками, — объявила Марта. — Что взять из овощей?
— Что хотите.
— А деньги?
Кажо достал портмоне с металлической застежкой, поношенное, но прочное, настоящий кошелек скупца. Потом вытащил оттуда две монеты по десять франков. Винная бутылка на столе была пуста, и он протянул ее прислуге.
— Возьмите и купите еще. Карточка на вино у вас.
Мыслями, однако, он был далеко. Уходя, Марта заперла дверь на лестницу, но комнату она не закрыла, отчего сразу стал явственно слышен шум воды, кипящей на кухне на газовой плитке.
До сих пор Мегрэ пристально следил за каждым жестом собеседника, но сейчас вдруг забыл и о телефонном аппарате, и о стенографах на другом конце провода. В какой-то неуловимый миг в голове комиссара словно что-то щелкнуло. Он много говорил, не очень задумываясь над тем, что говорит, но эти импровизации подвели его к истине на расстояние в несколько миллиметров.
А сверх того ему помогли конфетки из вазочки, портмоне и даже слово «овощи».
— Держу пари, что вы сидите на режиме.
— Уже двадцать лет.
Кажо больше не заводил речь о том, что выставит посетителя за дверь. Казалось, он даже нуждается в нем.
Видя, что стакан Мегрэ пуст, предупредил:
— Сейчас Марта принесет вина. Я не держу дома больше бутылки.
— Знаю, — сказал Мегрэ.
— Откуда?
— Оттуда, черт возьми, что это гармонирует со всем остальным! Оттуда, что теперь Кажо перестал быть для Мегрэ только противником и стал просто человеком. И этого человека комиссар с каждой секундой постигал все глубже, чувствовал, как он живет, дышит, мыслит, испытывает страх и надежду, слышал раздражающий стук конфетки о его зубы.
И по-другому рассматривал интерьер — бюро, мебель, картины, слащавые, как варенье.
— Знаете, о чем я думаю, Кажо?
Эта фраза была уже не просто сотрясением воздуха — она явилась итогом длинной цепи мыслей.