— Не нужно стучать, милый. Мы здесь вместе живём.
Она сделала шаг назад и замерла. Она смотрела на «ёжик» у меня на голове, на мой загар… а потом взяла за руку и повела к столу. Свечи, вино, бутерброды с икрой, дольки ананаса… красиво!
— Что празднуем?
— Последнее примирение. Мы больше не будем ссориться. Обещаю!
Я обратил внимание на её платье выше колен: плечи открыты, сквозь тонкую ткань проступают соски.
— Ты решила меня соблазнить? Так я давно…
Она закрыла мне рот поцелуем.
Через долгую, сладкую минуту решительно отстранилась и властно указала на кресло.
— Присядь. Я должна сказать что-то важное. Пожалуйста, сядь!
Я сел, а она сделала несколько шагов к двери и обратно. Мимо меня. Я обратил внимание, что она босиком. Как девчонка!
Села на кровать, подобрала под себя ноги и вдруг выпалила:
— Я сдаюсь! Ты — главный.
Мне не пришлось стараться, чтобы сделать глаза круглыми. Само получилось.
— Я долго думала, и решила, что тебе нужна помощь. К Васнецову ты, конечно, никакого отношения не имеешь, но «марсианскими» возможностями обладаешь. Приобрёл их недавно, через бленкер Никанорова. Что дальше делать, не знаешь, но, как можешь, пытаешься творить добро…
Я вспомнил расправу над чекистами, и мне сделалось холодно. Уловив тень на моём лице, Мария заторопилась:
— Хочу сказать, что больше не буду требовать, и сделаю всё, о чём попросишь. Что ты можешь на меня положиться, и я согласна, что ты был прав: стреляла с перепуга, о чём сильно жалею. Я не прошу поверить мне сейчас, но прошу дать время, чтобы доказать, что я не полная дура…
Она закрыла ладонями лицо, а я бухнулся перед ней на колени и обнял за талию. Даже если она врёт, я отчаянно нуждался именно в тех чувствах, которые она разыгрывала. Именно их не хватало, для завершения каких-то процессов у меня в душе.
И этим процессам безразлично: искренние эти чувства или только имитация. Оказывается, так тоже бывает.
Я нервно рассмеялся, закашлялся и вдруг разрыдался. Как оказалось, жернова прошлого и будущего всё это время нещадно уродовали мою психику. Самоконтроль дал трещину, и из неё расширяющимся потоком хлынула тихая ненависть: к холодному, голодному детству, к юности без неба и красок, к безотцовщине и к равнодушию, с которым мир смотрел на мои попытки не стать чудовищем, без сердца и разума.
Опустился на пол. Хотел быть как можно ниже. Чтобы если падать, то не больно. А если вставать, то недалеко. И вдруг понял, что не один. Мария сидела рядом, тоже на полу. Крепко обхватив меня за голову, и прижав к себе. И щёки у неё были мокрыми.