Жиль знал почему. С помощью тестя он составил почти полный перечень капиталовложений Октава Мовуазена.
Некоторые открытия не удивили его. Мовуазен, например, владел сорока процентами акций фирмы "Басе и Плантель"; доля его в "Рыбных промыслах Бабена" выражалась примерно такой же цифрой. Несколько раз принудив Жерардину нотариально признать свой долг, он сделался практически безраздельным хозяином торгового дома Элуа. Неожиданностью для Жиля оказалось то, что в таком же положении находились другие предприятия, например гараж на Рошфорском шоссе, многие бензоколонки, одна электростанция и склад минеральных удобрений. Точно так же дело обстояло и с небольшим местным банком Уврара на улице Дюпати.
Обладатель нескольких десятков миллионов, Мовуазен не брезговал, однако, и делами помельче: он был совладельцем значительной части рыбачьих баркасов, так что неуклюжие их хозяева в синих свитерах являлись, по существу, простыми его служащими.
- Зачем он ходил сюда? - спросил Жиль, которому становилось все больше не по себе под провожавшими их взглядами.
- Чтобы смотреть. Только смотрел он по-особенному. В гараже разом замечал малейшую неполадку. Здесь с одного взгляда определял, хорош ли улов и по какой цене пойдет треска или рыба соль. Попробовал бы после этого какой-нибудь хозяин баркаса или рыботорговец надуть его!..
В тот момент, когда они огибали один из каменных столов, отчаянно зазвонил колокол. Началась распродажа, толпа сгрудилась вокруг аукционщика.
- Идемте. Дольше вашему дяде незачем было смотреть.
Они снова прошли по набережным до Большой часовой башни, нырнули под нее и заглянули в лавочку на углу, торговавшую табаком и газетами.
- В это время здесь продают только местные газеты. Ваш дядя брал "Птит Жиронд", "Франс де Бордо" и "Уэст-Эклер".
Старая торговка в черном так пристально уставилась на Жиля, что забыла дать сдачи.
- Восемь утра. Открываются магазины. Парикмахер с улицы Дю Пале снимает с окон ставни... Ваш дядя заходил, оставлял шляпу на вешалке и со вздохом удовлетворения располагался в кресле. Во время бритья парикмахер непрерывно болтал, но Мовуазен не разжимал губ.
Одни и те же повторяющиеся, как припев, слова: "Октав Мовуазен молчал... Октав Мовуазен слушал, не разжимая губ..."
Куда бы и в какое время дня они ни заглядывали, повюду им попадались его следы, но это были следы отшельника.
Это казалось сущим бредом. Как мог человек провести всю жизнь в таком абсолютном одиночестве? Неужели он никогда не испытывал потребности в разрядке, в общении с себе подобными?