, кто еще не забыл про цепные реакции горения. Я это полагал делом безнадежным, потому, что: "
По опыту, реакция в НИИ на нашего эмигранта стандартна и неинтересна. Сначала долго жаловаться на судьбу, а потом попробовать — нельзя ли сорвать доллары, ничего не делая? " — как я ему сразу написал. Но он собирался осенью заняться этими контактами всерьез после того, как справится с "
операцией по поводу рака желудка. Небольшой такой — вырежут всего 20 % желудка и кусок проржавевшего пищевода" . Четвертого июля операция прошла успешно — а через три недели его не стало, видно, не хватило сил для жизни.
Дима, как и я, увлекся на склоне лет сочинительством. Мне его тексты нравятся. Найти их можно у Максима Мошкова[1], но до отдельного бумажного издания дело не дошло. Мы с ним впервые обменялись мэйлами за четыре месяца до его смерти, познакомил нас общий сетевой знакомый, русский музыкант из Нью Йорка Саша, тоже из тех людей, про которых все ясно, что хорошие парни, а встретиться в офф-лайне пока что за делами никак не получается. Вот на втором письме открылось, что женат Дмитрий на девочке из нашего двора, потом про его бывшее родство с Милочкой, которая нынче служит завкафедрой иностранной литературы в одном из местных уфимских университетов и у которой я как раз впервые побывал в гостях год назад, в свой последний приезд на Родину. Поспорили маленько по малозначительному литературному поводу, еще поперебирали общих знакомых, учителей — школу мы с ним тоже окончили одну и ту же. И тут после малоинтересных для нас обоих имен директрисы и преподавателей различных наук всплыло имя, которое, как оказалось, небезразлично и для него, а уж для меня-то…
Есть такое понятие — любимый учитель. Вячеслав Тихонов в пустом актовом зале за пианино после вдохновенного урока. Плятт в гриме Ландау и окружении верных учеников и продолжателей. Бывает такое и по жизни. Вон у нас же в городе была некогда в одной из школ Софья Захаровна, учительница литературы и предмет поклонения всех старшеклассников, а все старшеклассницы, как одна, с сигаретой в зубах и короткой стрижкой a la Marina — " под Софу". Не было у меня за жизнь любимых учителей: ни обожаемой словесницы, ни заботливого академика-наставника в ермолке и с бородкой клинышком, ни покрытого орденами и сединами ветерана боевой и политической подготовки, ни даже захудалого потомственного вальцовщика, пролетария с длинными усами, чахоточным кашлем и воспоминаниями об Юдениче и Кирове.
То есть, жизнь, конечно, учила и меня, но пользовалась совсем другими посредниками, менее киногеничными. Хитрый, умный и злопамятный "красный директор" с внешностью Серафима Огурцова вовремя сообщил мне, что: "